Бродячая музыка - [5]

клыков в сверкании прекрасном.

А днесь собачка родила.

Её кутяток утопили,

за денны взявшися дела,

взглянуть ей в очи позабыли.

Кому и с кем, промеж судеб,

устраивать счета зверины?

Горючей бытности вертеп

отперт для дел необозримых.

Портрет поэта в белой тунике

А ведь малый греко-римский

с погребальной пелены

так болезненно знаком мне,

словно знаменный распев.

Век второй и эра наша,

и Гераклеополь-град:

только египтянин вряд ли

в нём привлёк бы днесь меня.

Правь он хоть и в старых Фивах,

будь каирский дипломат,

только юноша болезный

по-другому стал мне мил.

Горечь. Кудри. Безнадёга.

Свиток в вянущих руках.

То в оазисе Фаюме

древний Пушкин помирал.

Ирисы в кипарисах

На крымском кладбище высоком

в ракушечниковом песке

растёт, налившись спелым соком,

цвет, где звезда блестит в доске.

Подобен дикой орхидее

на стебле жилистом пустом

бутон, на каждый день недели —

свой, завитой крутым винтом.

Пройдёт, быть может, час — прикован,

увидит, кто бессменно ждал,

костёр лиловый лепестковый

с шмелём внутри — не опоздал!

Стрижи, цикады, придыханье

туй, пёстрых птиц блаженный стон,

когда, с шиповником в кармане,

шоссе минуя и каньон,

сквозь плети сизой ежевики

бреду с мечтой о стариках,

чьи в ирисах светлели лики,

чей облик проступал сквозь прах.

О любви к музыке

Угрюмый мальчик, певчий Шуберт,

когда ты вырасти успел?

Теперь тебя красотка сгубит...

Зачем ты к фортепьянам сел?

Какая Мельничиха к чёрту?

Куда заводит Зимний путь?

Слыл ветреным — как раз и мёртвый.

Был нищ — схоронят как-нибудь.

«Мой маленький, приедь скорее,

у нас на мельнице июль,

я от безделия дурею,

повесила на окна тюль

и лютню повязала лентой,

крестьяне собирают хмель,

ты вспоминаешь ли апрель,

пришли мне песенку про лето!»

— Слыхали? Этот малый Шуберт

переедает всех обжор!

— Да нет же, он транжир и любит

примерно выпить. — Экий вздор!

Весёлой музыкой, куплетом

девчонке платит он за это.

Да что там: гений, дурачок,

шатун, счастливчик и сачок!

...Зачем ты в городе в июле?

Грустишь, печалишь Гретхен взор?

Какой скрипучий венский стулик!

Какой блаженный ля мажор!

В краю света

Странною иду дорогой:

справа лес, а слева дол.

Повилика-недотрога

обочь свой свивает дом.

Я несу в стекле промытом

белу сладость для питья.

Дождик сеется сквозь сито

сосен и мово житья.

Отпечалю все надёжи,

все любови отвиню,

чтобы виться бестревожно,

подражаючи вьюну.

Превращения

Олегу Соколову

1

У паучка четыре ручки,

но восемь ножек вместе всех.

Он растопырил их и быстро

гребёт по комнате пустой.

Блеснёт дождинкой в солнце нитка —

и встал на лапки человек.

2

Горделивцу в зябкой жизни

трудно будет ночевать.

Он возни сухой боится,

перестанет слышать сны.

Из мышиного застенка

выйди лучше под луну.

Там бузинные сквозные

зеленеют вензеля.

* * *

Сижу в избушке малой,

гляжу, как шелестит

норд-ост ветлой усталой

под скрипочный мотив.

Подскрипывают ставень,

и сосен балдахин,

и всех дерев суставы —

осиновый, ольхин...

Разбита область облак

на рыбьи чешуи,

на горностайи шкурки,

на жемчуги мои.

Стихи, написанные в праздник Преображения

Кувшин из грубодутого стекла

вдруг принялся за коллекционерство!

Наоборотное однако же. Чудно:

он копит цвет, чтоб тут же расточать.

Но нынче что он за игру затеял?

Ну, ладно, солнце, или гобелен

малиновых на западе закатов!

А то вдруг на мой лес напал циклон,

и дождь по тёмным брёвнам натекает

на стёклышки окна, на подоконник,

на спелую — ой, перезреть успела! —

полынь, суёт в кибитку мне плоды

рябины с заскорузлыми ветвями...

От них? — стекло сверкает, как хрусталь,

и в колбе расширяются оттенки

оранжевого. Тут же пиала.

Я убрала её. Огонь остался.

А синее пронзительно откель?

Небес не видно, из огрузлых туч

лишь серым разрисовывает местность.

О чём же ты, стекло? Ну, хорошо:

наполнено колодцыной водою —

ты празднуешь. Ну, дважды хорошо:

впустило в птичье горлышко рябину.

И трижды хорошо. Я поняла.

Жила Тамара в крепости из роз.

А мой весёлый дом — дворец из сосен,

и звонче даже — замок из ольхи

и цитадель из спорыша и пижмы.

А главное — со мной теперь играет

и превращает свет в цвета — стекло.

Монета, и кувшин, и небесный порядок

Нет, прошлое не мучает меня!

Нет, прошлое не убывает в Лету.

Вселенские причины теребя,

я, следствие прожитого, любя,

вдруг отыщу, подбросивши монету,

в свободе милой, в Будущем. Для света

ни звёзды, ни луна мне не нужны.

События во мне отражены,

как в настоящем — бывшее. Я линза:

былой любви словив зенитный луч,

теперешнюю радость из-за туч

достану и в грядущее забрызну.

Так мой кувшин стеклянный на окне,

взяв в фокус солнце в пролетевшем дне,

в ночных тишизнах искры остро мечет

оранжевые, синие, чёт-нечет,

мой концентрат дневных лучей — луне

невыплывшей в укор, мне сердце лечит.

Целотонная гамма

Это я ли в избушке на неком году

между мяток-мелиссок лежу?

По прохладной траве вдругорядь побреду,

в колосков попадаю межу.

Про красивые ножки пропел мне сосед,

эти ножки болят, но бегут.

А по озеру вон разливается свет,

облака да туманы текут.

Но, пожалуй, зарницы всего веселей

и светлей отражаются в ней —

блескозлатой слюде, лиловатой воде —

родников да колодцев ценней.

Разгребёшь тишину, не спеша поплывёшь,

молчаливая ночка с тобой,