Британские дипломаты и Екатерина II. Диалог и противостояние - [137]

Подводя итоги освещения «истинного» положения Российской империи, британский посол констатировал: «Цветущая торговля и увеличивающиеся доходы, следствия неисчерпаемых богатств страны и усиления цивилизации, даже в самых отдаленных частях империи – все это вместе с мудрым управлением скоро бы возвратило стране ее силу и могущество». Однако тщеславие императрицы «воздвигает препятствия на пути к этим улучшениям». «Уверенная льстецами, что Россия величайшая империя в свете и утвердившись в этой мысли … она никак не может увидеть состояние своей страны в истинном свете»853. На взгляд Гарриса, исправить положение помогли бы друзья, с которыми следовало обращаться «внимательнее». Здесь посол явно недвусмысленно намекал на нежелание императрицы заключить оборонительный союз с Англией.

В какой мере остались прежними или претерпели изменения первые впечатления посла о Екатерине II и проводимой ею внутренней и внешней политике за время пребывания Гарриса в России?

Наблюдая за поведением императрицы во время своих визитов ко двору, Гаррис приходил к заключению, что Екатерина II «далеко превосходит умом всех своих министров», но ее здоровье страдает от ее образа жизни, что не может не сказаться на поступках. Посол имел ввиду частную жизнь Екатерины, с «распущенностью», исходящей от общества, «самого низкого слоя ее придворных».

В депеше в Лондон в мае 1779 г. Гаррис упоминал о том, что Екатерина II до того, как статья императрицей, «употребляла все свободные часы … на собирание тех материалов, которые сделали первые семь или восемь лет ее царствования одним из блестящих периодов русской истории». Тогда императрица управляла «систематично, последовательно и с достоинством». Перемены в ее деятельности произошли, на его взгляд, после того, как императрица попала под влияние короля Пруссии Фридриха II. Вслед за этим последовало «несчастное разделение Польши» и шведская революция. Негативное влияние на характер императрицы оказало, по мнению посла, также лишение «своих милостей» защитника английских интересов князя Григория Орлова, которому прежде удавалось сдерживать ее «непозволительные чувства». К тому же, двор императрицы, управляющийся сначала «с величайшим достоинством и с полным соблюдением этикета, мало-помалу сделался зрелищем распущенности нравов, которая усилилась так быстро, что в непродолжительное время … нравы и привычки совершенно изменились. На возвращение к лучшему нет более надежды»854.

Гаррис отмечал «высокие и блестящие качества» Екатерины, ее образованность, «блестящие способности», «возвышенный ум», «редкую сметливость»855. Его поразило знакомство императрицы с культурой Греции («Недавно императрица долго рассуждала со мной о древних греках, об их искусстве и превосходстве их способностей»), а также с законодательством Англии («императрица постоянно обращается к Блекстону»)856.

Во время бесед с дипломатом Екатерина затрагивала не только темы, связанные с взаимоотношениями Англии и России. Порой она касалась совершенно иных, не касавшихся политики тем. Однажды Екатерина пригласила посла в свой загородный дворец в Царском Селе, где один из залов был украшен коллекцией фарфора Уиджвуда, на котором была изображена лягушка. Произведения коллекции представляли различные рисунки деревенских домов и садов в Англии. Это подало повод к разговору об английском садоводстве, в котором, как подметил посол, императрица «большой знаток». Другие залы дворца были украшены портретами «всех коронованных лиц Европы», что позволило Гаррису завести с ней беседу о живописи. «Мы много толковали об их различных достоинствах, – продолжал англичанин, – а еще больше о важных недостатках новейших живописцев, занимающихся портретами». Разговор с Екатериной не исчерпался темой искусства, но коснулся также законодательства, в частности законов Блекстона, в которых императрица «просто озадачила» Гарриса своими познаниями. «По-моему, она сама годилась бы в судьи: так хорошо ей известны наши законы и наша конституция», с удовлетворением заключал дипломат857.

Между тем посол нередко высказывался критически о характере и деятельности Екатерины II. И происходило это чаще всего под влиянием неуступчивости императрицы в переговорном процессе с дипломатом. «Эта великая жена, несмотря на многие замечательные и высокие качества, часто обращается в простую женщину и нередко играет веером, думая, что держит скипетр», – писал Гаррис 14 октября 1782 г.858. Одним из серьезных недостатков императрицы он считал ее чрезмерную склонность к чувственным удовольствиям. «Старость не усмиряет страстей: они скорее усиливаются с летами, – доносил Гаррис в Лондон, – и близкое знакомство с одной из самых значительных европейских барынь убеждает меня в том, что молва преувеличила ее замечательные качества и умалила ее слабости»859.

Особенно раздражала дипломата в Екатерине переменчивость настроения, которая сказывалась на принятии ею решений. «Императрица становится со всяким днем подозрительнее и порывистее; сильно дорожа собственной властью и упорно держась своих мнений, она питает зависть или раздражение ко всякому, кто только к ней приближается, – докладывал посол в Лондон 25 июня 1781 г. – Из повелительницы, которой было легко и приятно служить, она сделалась столь капризной, что ей невозможно угодить, и слуги ее испытывают эту странную перемену столько же, как ее министры и любимцы»