Британская военная экспедиция в Сибирь. Воспоминания командира батальона «Несгибаемых», отправленного в поддержку Колчака. 1918—1919 - [61]

По окончании парада офицеры собрались в чрезвычайно живописной киргизской юрте, установленной на поляне, где был подан обед. Однако к угощению никто не прикасался, пока не были подняты бокалы доброй царской водки за «его британское величество». А потом началось настоящее армейское братание. Офицеры внутри, солдаты снаружи. Ни одному гражданскому не позволяли подойти ближе чем на три версты, за исключением одного киргизского старейшины, одетого в живописный национальный костюм, который проделал путь протяженностью больше 5 верст, чтобы посмотреть на английского атамана. Полковой казачий оркестр доблестно пытался оживить происходящее музыкой, но вскоре английские походные марши заглушили всех конкурентов. Казачий командир подозвал своих людей и, задавая ритм своей плеткой из воловьей кожи, стал дирижировать исполнением самой удивительной казачьей военной песни, которую только можно себе представить. Ни в чем так хорошо не отражается различие в нашем менталитете, как в песнях двух наших народов. Наши были милыми, счастливыми, полными живости и веселья, их песни были медленными, похожими на печальные вопли, которые могут исходить только из сердца много страдавшего народа. Песни про Ермака Тимофеевича, покорителя Сибири, были грозными и воинственными, но во всех звучали трагические ноты.

Потом казаки посадили своего командира на две скрещенные сабли и под звуки песни про главаря разбойников Стеньку Разина стали подбрасывать его вверх, а под конец обнажили сабли и потребовали выкуп, который и получили в виде очередных пяти бутылок. Затем я был принят в братство, мне вручили атаманскую эмблему и после церемонии с казачьими саблями в исполнении всего полка приняли в казачий круг. Я прошел ритуал подбрасывания на саблях и выкупил свободу за 100 рублей. На этом мой рассказ о том, как я стал казаком, лучше закончить. Достаточно сказать, что во всех своих путешествиях по миру я никогда не встречал более чистосердечных людей, чем эти наводящие ужас охранники царей. И если по прошествии времени мне надоест Англия, я вспомню о своем братстве с этими вольными людьми лесов и полей. Эти люди так свободолюбивы, что даже цари не смели покушаться на их права.

Глава 21 По дороге домой

17 мая ветку до Омска перекрыли, и это косвенно означало, что Верховный правитель возвращается с фронта. Казачья охрана выстроились снаружи, а части русской пехоты и английские солдаты заняли платформу. Русские солдаты выглядели неплохо, и, если бы не их длинные, узкие треугольные штыки, их можно было бы перепутать с английскими частями. Пока мы ждали поезда, генерал Нокс сообщил мне, что два из наших предложений – избирательное право для женщин и всеобщее образование – были исключены из проекта реакционерами. Почему церкви всего мира так враждебно воспринимают идею всеобщего образования? Церковь готова позволить людям получать образование, но только под контролем священников. Она предпочитает оставить народ невежественным и сделать его легкой добычей большевиков, чем допустить игру свободной мысли. Женскому избирательному праву противится совсем другая часть мужчин, в основном те, кто в гостиных демонстрирует невероятное почтение к дамам и считает, что нам, англичанам, недостает галантности, поскольку мы не бросаемся целовать каждую женскую ручку, которую пожимаем. В целом же, я думаю, это хорошо, что мы подтолкнули их так далеко вперед. По русским меркам это равносильно революции в принципах управления. Сейчас самое главное – зафиксировать некоторые пункты, в которых маятнику не должно быть позволено качнуться назад в сторону реакции. Рабочих тошнит от раздоров, и они с радостью вернутся назад к старому режиму, как к самому простому способу спастись от большевизма. Это опасность, от которой английская дипломатия пытается по возможности уберечь русский народ.

Итак, закончив свою работу в Омске, я попросил, чтобы было сделано все необходимое, чтобы как можно скорее отправить меня и мой эскорт во Владивосток. Приготовления были завершены к 21 мая, и я объявил, что готов начать первый этап путешествия домой. Верховный правитель удивил меня, предложив посетить меня в моем вагоне на станции Ветка, чтобы попрощаться. Он пришел в семь часов вечера в сопровождении своего адъютанта и был очень любезен в выражении благодарности за услуги, оказанные мною русскому народу. Он сказал, что мой голос, моя внешность и влияние побудили лучшие силы отбросить чувство отчаяния, которое повсеместно овладело ими; что он не может оценить все добро, которое я сделал, однако никто не ценит его так высоко, как он, поскольку волею обстоятельств нам пришлось контактировать друг с другом лично. Не пытаясь сформулировать или оценить его характер, я счел, что этот визит и эти слова – поступок джентльмена, и я дорожу ими, как таковыми.

Не могу не вспомнить, как он в последний раз пришел ко мне в те мрачные ноябрьские дни сомнений, когда я, у которого ни в мыслях, ни в сознании не было места для слова «диктатор», вдруг обнаружил себя рядом с тем, кто в тот самый момент согласился принять этот пост. Но что было для меня еще важнее, я оказался предоставлен собственной воле и, не имея ни слова совета или помощи от других, вынужден был немедленно решать, каким должно быть не только мое поведение, но до определенной степени поведение моей страны, в этом последнем акте драмы отчаявшегося народа. Однажды получив от меня обещание помощи, он позже в критический момент никогда не получал отказа в ней. Британские войска были немногочисленны, но их отличала дисциплина и отсутствие колебаний, и это то, чего так не хватало как русским, так и союзным частям. У войск каждого из союзников имелись под рукой свои «политики», что делало их беспомощными в достижении любой цели. Судьба распорядилась так, что наши «политики» остались за 5 тысяч верст, во Владивостоке в тот самый момент, когда их присутствие и общая политическая линия могли бы парализовать правильные военные действия. Месяц, предшествовавший тому, когда они смогли бы непосредственно повлиять на ситуацию, дал нам возможность закрепить новый курс. Большую часть этого времени мы «висели в воздухе», обрывая свои собственные коммуникации, чтобы никакие противоречивые приказы не могли вмешаться или смутить наш мозговой центр. Поначалу «политики» склонялись к тому, чтобы рассердиться, но, учитывая, что мы имели такую надежную опору, как генерал Нокс, они вскоре решили смотреть на происходящее как на свершившийся факт. Позже они признались, что их отсутствие в решающий момент было делом рук мудрого Провидения. Сама природа их занятий (если бы они присутствовали) вызвала бы сложности и проволочки, которые могли похоронить успех.