Брик-лейн - [7]

— Ничего с мужем Джорины не случилось, — ответила миссис Ислам.

«Слова у нее летят, словно пули, — с восхищением подумала Назнин. — И спрашивать о женщине, которая упала с шестнадцатого этажа, уже поздно».

— Муж ее при работе, — сказала Разия тоном осведомителя.

— Муж-то при работе, а она все никак не насытится. В Бангладеш на одну зарплату может прожить двенадцать человек, а Джорина все никак не наестся.

— И где она работает? На швейной фабрике?

— Со всеми якшается: и с турками, и с англичанами, и с евреями. Со всеми. Я не старомодна, — сказала миссис Ислам, — и бурку не ношу. А паранджа у меня в сознании, а не на лице, и это намного важнее. У меня есть кофты, и куртки, и шарф на голову. А если якшаться со всем этим людом, какие бы они ни были хорошие, все равно придется отказаться от своей культуры и принять их. Вот тебе мои слова.

— Бедная Джорина, — сказала Разия. — Представляешь? — обратилась она к Назнин, которая не могла себе этого представить.

Они продолжали разговор. Назнин накрывала им чай и отвечала на вопросы о себе и о муже, все время думая об ужине и не смея ничего сказать гостям, ибо их нужно было принять достойно.

«Доктор Азад знает мистера Дэллоуэя, — объяснял ей Шану. — Он влиятельный человек. Если он замолвит за меня словечко, я автоматически получу повышение. Так все и работает. Смотри, прожарь специи хорошенько и мясо порежь большими кусками. Не хочу, чтобы у меня на столе сегодня были мелкие куски».

Назнин расспрашивала Разию о ее детях, мальчике и девочке, пяти и трех лет, которых та оставила у тетушки. Расспрашивала миссис Ислам о ее артрите, и миссис Ислам издавала звуки, долженствующие означать, что бедро доставляет ей настоящие мучения, но она переносит их стоически и молчит. И только когда от беспокойства за ужин стало болеть в груди, гости поднялись и попрощались. Назнин кинулась открывать им дверь, чувствуя, что ведет себя грубо, стоя у двери в ожидании, когда же они наконец уйдут.

Глава вторая

Доктор Азад оказался маленьким педантичным человечком, и говорил он, в отличие от большинства бенгальцев, на четверть децибела громче шепота. Чтобы расслышать, приходилось наклоняться, и поэтому весь вечер казалось, что Шану жадно ловит его слова.

— Подите ближе, — обернулся доктор Азад к Назнин, которая бесшумно подавала на стол. — Подите ближе, сядьте с нами.

— Моя жена очень скромная.

Шану улыбнулся и кивнул головой, чтобы она села.

— На этой неделе пришли ко мне двое наших молодых людей в очень плачевном состоянии, — сказал доктор. — Я им прямо заявил: бросайте алкоголь сейчас же, иначе к Айду[6] попрощаетесь с печенью. Десять лет назад такое и представить себе было нельзя. Двое за одну неделю! Наши дети повторяют то, что видят здесь: заходят в пабы, ночные клубы. Или пьют у себя дома, запершись, а родители думают, что с ними все в порядке. Проблема в том, что наше общество не имеет четких представлений о таких вещах.

Доктор Азад залпом выпил стакан воды и налил себе еще один.

— Так-то лучше. Теперь я не переем.

— Кушайте! Кушайте! — говорил Шану. — Вода хорошо очищает систему, но без еды тоже не протянешь.

Он закинул в рот горсть риса и принялся жевать. Еды оказалось слишком много, и Шану зачавкал, пережевывая. Справившись, он произнес:

— Я с вами согласен. Наше общество слишком мало знает об этих вещах, и не только о них. Сам я не хочу подвергать риску своих детей. Мы вернемся домой, прежде чем они начнут портиться.

— Это другая наша общая болезнь, — сказал доктор, — я называю ее синдромом возвращения домой. Вы знаете, что это означает? — обратился доктор к Назнин.

У Назнин в голове созрела тысяча слов, но так там и осталась.

— Это естественно, — сказал Шану, — наши люди по сути своей крестьяне, они скучают по земле. Тяга к земле у них сильнее, чем зов крови.

— Вы думаете, что они накопят денег, сядут на самолет и улетят?

— Они и не уезжали-то по-настоящему никуда. Телом они здесь, а душой там. Вы посмотрите, как они здесь живут: такие же деревни строят.

— Никогда им не накопить на билет домой.

Доктор Азад положил себе еще овощей. Рубашка на нем идеально белая, воротничок и галстук так высоко под подбородком, что шеи будто и вовсе нет. На рубашке мужа Назнин увидела желтое масляное пятно, капнувшее с очередной горсти еды.

— Каждый год думают: вот еще годик, — продолжал доктор Азад. — Но сбережений им никогда не хватает.

— А нам много и не понадобится, — сказала Назнин.

Оба посмотрели на нее. Она продолжала, уставившись в тарелку:

— Мы можем жить экономно.

Наступившее молчание Шану прервал смехом:

— Моя жена здесь еще не обжилась. — Он прокашлялся и отодвинул стул. — Дело в том, что я ожидаю повышения, и дела у меня скоро пойдут хорошо. Как только получу повышение, откроется много возможностей.

— Я тоже постоянно думал о том, чтобы вернуться, — сказал доктор Азад. Он говорил тихо, и Назнин волей-неволей смотрела на него в упор, потому что каждое слово приходилось угадывать по движениям губ. — Каждый год думал: может, в этом году. Поеду, навещу своих, прикуплю земли, поговорю с родственниками и друзьями да и вернусь навсегда. Но что-нибудь обязательно случалось. Потоп, или торнадо чуть не снесло дом, или отключение электричества, или невыносимый и отупляющий бюрократизм, или взятки, которые нужно дать, чтобы получить хоть что-нибудь. И я думал: ну, ладно, в следующем году. А сейчас не знаю, просто не знаю.