Бремя: История Одной Души - [54]

Баба Паша замолчала, потом трудно поднялась, прошла к комоду, выдвинула ящик и вынула оттуда аккуратно сложенный пожелтевший листок бумаги, протянула Андрею:

— Вот здесь все данные, и имя мальчика моего, и год, и поселок, где его бросила. И мужа моего первого имя. Возьми, сынок, может, когда узнаешь чего?

Андрей взял листок, развернул, посмотрел на корявые, скудные строчки, и вдруг горе горькое, сквозящее в них, передалось ему. Он не любил этих своих состояний внезапного сострадания к несчастным.

— Я попробую что-нибудь разузнать. Вы себя берегите, — сказал он.

— Да, не во мне дело. Я ведь увидеть его хочу, не чтобы старостью своей отяготить, а чтобы прощенья спросить, в ноги упасть за подлость мою...

Старушка тихо заплакала. И Андрей сидел, совсем растерянный, со смутным, дрогнувшим сердцем. Ему хотелось уйти, но в то же время не хотелось оставлять эту несчастную женщину одну в такую минуту.

Утерев слезы, она спросила виновато:

— Ой, да что это я все о себе ты! Ты ведь, Андрюшенька, Иванкин муж будешь? — и снова вгляделась в него.

Андрей промолчал.

— Она вся — в деда, Иванка-то. А дед не от мира сего был, чистый, как голубь, как от голубя и грязь скатывалась, и снова — белее снега. Мы Ваню, его внучку, тоже всем поселком любили. А что не сказывала тебе? В Америку уехала, прощаться приходила, за домом просила присмотреть, и на всякий пожарный даже доверенность написала и денег дала, да деньги те все ушли, а ее все нет, а сказала: «Вернусь», — и не вернулась. Да разве ее место здесь? Только что с домом-то будет? Я уже старая — мне не углядеть. Того и гляди, что отберут. Да как же вы-то так расстались? Вот беда...

Но Андрей ничего не отвечал, посидел еще молча недолго, пока у бабы Паши все вопросы не иссякли, потом встал, выложил на стол все деньги, что были у него с собой, и, попрощавшись, вышел из дома. Старушка засеменила за ним до калитки, вздыхая и что-то приговаривая, и все помахивала ему вслед, пока он не скрылся за поворотом, припадая на перебитые ноги. Андрей уходил, думая о старости и о стариках в том жутком доме ожидания смерти, ищущих немыслимого чудовищного конца от собственных своих рук, думал о кающейся бабе Паше, о ее сыне, о своей маленькой дочери, находя странным, очень странным пересечение, повторяемость судеб, всех судеб, и чувство растерянности и вины неожиданно больно царапнуло душу, но он силой воли преодолел его, переступил, как зашоренный конь через чистый ручей, из которого мог бы напиться и тоже очиститься, но нет, устремился к другой цели, влекомый вечно неудовлетворенной человеческой страстью.

Глава 18Бес

Черновик моей жизни с чудовищными ошибками и кляксами лежит передо мной в тщетной надежде на поправки. Я перелистываю исписанные грехом страницы, и кровь стынет в жилах от стыда и невозможности исправления. Ведь только подумать: никогда, ни при каких условиях они не будут переписаны, сколько бы ни прошло времени, моя ложь и преступления так и останутся пребывать в печальной памяти содеянного людьми.

Кто залепил мои глаза жвачкой, оставив брести на ощупь в лесу страстей? Кто спутал дороги и загородил от меня бутафорией тщеславия единственную дверь, в которую нужно было войти?

В тот вечер, когда после нескольких лет разлуки Андрей снова оказался до невозможности близко и восстало из небытия с такими муками преодоленное прошлое, в тот вечер Ванесса сразу же приняла решение не вступать с ним ни в какие отношения, не отвечать на его звонки, которые, она была уверена, вспоминая его вчерашний устремленный на нее взгляд, непременно последуют, и не встречаться с ним ни при каких обстоятельствах. Это решение далось не без борьбы: втайне все-таки хотелось узнать, что привело бывшего мужа в Штаты. Она почти знала ответ, но услышать его от самого Андрея было непреодолимой потребностью, как необходима любая победа мелкому честолюбию.

Безотчетное, назойливое желание снова увидеть его начало овладевать ею спустя несколько дней. Несса боролась с этим желанием и гнала его, как могла, стараясь отвлечься домашними делами, лекциями в колледже или чем-нибудь еще, но как только оставалась не занятой, но, бывало, даже посреди занятости запретная мысль внезапно и неотступно возвращалась. Ощущение его непосредственной близости в этом большом и все еще чужом городе странно будоражило ее и не давало покоя. Воспоминания об их общем прошлом становились все более настойчивыми. Иногда, оставшись дома одна, она открывала домашнюю телефонную книжку на «M», смотрела на номер Майкла подолгу, будто пытаясь увидеть в цифрах подсказку своей дилемме, набрать или не набрать, и ей казалось, что Андрей в эту минуту тоже сидит где-то в горной усадьбе Майкла у телефона с теми же самыми сомнениями, и подними она трубку, раздастся его густой голос: « Я ждал, что ты позвонишь...».

У Артура неожиданно, как нарочно, выдалась срочная командировка в Вашингтон. В другое время он был бы рад поездке — ему нравился город, он учился там в университете и имел огромное количество приятелей. В Вашингтоне же находился его любимый музей «Коллекция Дункана Филлипса», в котором он подрабатывал, будучи студентом, и по картинам которого позже скучал. Теперь же он собирался в дорогу через силу и в тревоге. Ему не хотелось расставаться с женой, даже на несколько дней. Он боялся, что разлука, хотя и кратковременная, может разрушить трудно дающуюся близость, какая начала устанавливаться, как казалось ему, между ними. Но он должен был ехать, поездка была важна для бизнеса, и он собрался.