Бремя: История Одной Души - [110]

Конечно, месяц — гораздо более длительный срок, на какой она могла отложить возвращение домой, но несколько возникших непредвиденно забот удерживали ее теперь в Нью-Йорке. И самым важным из них было состояние Магдалины. Суд по семейным разбирательствам наконец разрешил ей еженедельные свидания с сыном. В субботу утром бывший муж Магды привез мальчика. Остановил машину в двух кварталах от ночлежки в назначенный час. Магдалина нервничала, собираясь на встречу с ребенком, волновалась, смотрелась в маленькое зеркало и рукой расправляла горестные морщинки у глаз. Ей хотелось выглядеть красивой и спокойной. Хотелось, чтобы сын увидел ее такой, какой она была прежде, до болезни, до краха всех надежд. Хотелось, чтобы и бывший муж не посмел торжествовать над ее падением.

— А что если он приедет с этой, своей? Что тогда? — спросила она Нессу.

— Ничего. Заберешь сына и пойдете по своим делам.

— Если приедет с ней, он — подлец. В любом случае, он — подлец, но если приедет с ней...

— Не надо тебе сейчас об этом думать. Ты увидишь своего мальчика — остальное сейчас неважно. Прошу тебя, не ввязывайся ни во что. Тебе, может, придется судиться с ним из-за ребенка. Даже небольшой скандал — не в твою пользу. Ну, посмотри на меня! Обещай, что не наделаешь глупостей.

Магда слабо улыбнулась в ответ на ободряющую улыбку Нессы.

— Что бы я без тебя делала, моя ты богомолица... Может, постоишь где-нибудь неподалеку, пока он не отъедет. Я буду знать, что ты рядом и не сорвусь.

— Конечно, постою. Все будет хорошо.

«Да, все будет хорошо, — подумала Магда, пытаясь унять внутреннюю дрожь, — если схлестнуться с ним взглядом и не взвыть от боли, а просто сказать: “Привет, как поживаешь?” или что-то в этом роде...».

Они спустились с крыльца, держась за руки, как дети, и вышли на улицу. Мальчик уже стоял рядом с припаркованным к тротуару черным блестящим автомобилем. Магдалина побежала к нему, закружила в волне счастья, целовала его руки, головку... Потом обратилась в сторону машины, и лицо ее мгновенно исказилось судорогой. Мужчина с редкими темными волосами, смуглый, испанского типа, в сером длинном пальто, довольный собой, вышел и открыл пассажирскую дверь, из которой показалась тоже темноволосая, высокая женщина, и Несса чуть не закричала: «Нет, нет, только не это!», но новая жена уже стояла рядом с Магдалиной и протягивала ей руку, не сняв перчатки. Магда ответила, но тут же повернулась к сыну, обняла за плечи, и они пошли вдоль улицы к станции метро — у них был целый день вдвоем, восемь долгожданных часов.

Вечером, когда отец забрал мальчика, Магдалина вернулась в приют молчаливая, отстраненная. Все думала о сыне и о той, в дорогих лайковых перчатках, что сейчас рядом с ним. Неделю Магда практически не выходила. И потому окончив рабочий день, Несса спешила в ночлежку, чтобы быть с подругой. Приносила чай, еду, иногда просто сидела рядом, уговаривая ласково:

— Нельзя тебе раскисать, Магда. Ради сына нельзя раскисать. Ты подумала, что с ним будет, если ты опять сляжешь. Тебе трудно, ему еще труднее.

— Нет, ты видела, на кого он меня променял? Даже перчатки не сняла, заразиться побоялась... — тихо, будто сама с собой, говорила Магдалина.

* * *

И все же отсрочка возвращения в Россию была кстати. Эта задумчивая пауза перед прыжком снова в неизвестное, как эхо, как выдох. Но разве неизвестны ей до боли знакомые блики солнца в наполненных до краев дождевой водой деревянных кадках в саду или особый, русский запах неба вперемежку с ароматом яблочного варенья, летящего из летней кухни, веселые танцы света на беленых стенах дома, и повсюду, как наваждение, глаза Андрея — чуть раскосые, с полувосхищением-полунасмешкой в темных уголках, всегда зовущие куда-то...

— У тебя божья коровка в волосах, — шепчет он, и лицо его так близко, и так горячо, что она чувствует, как пламенеет и ее кожа...

— Оставь, не трогай, — просит она тоже тихо, с придыханием. — Пусть там живет...

— Нет, ты — моя, и я ни с кем не хочу тебя делить. — И достает из ее волос красный в желтых крапинках шарик и держит на ладони. — Ты принадлежишь мне и никому больше, — говорит уже твердо, голосом, не терпящим возражений. — Скажи, что ты принадлежишь мне и никому больше...

— Я не знаю, кому принадлежу... — честно отвечает она. — Тебе не нужно мной владеть, я тебя и так люблю. Тебе не достаточно, что я просто тебя люблю?

Но он вдруг меняется до неузнаваемости — заморозки посреди лета.

— Нет, недостаточно. Одной любви никогда недостаточно... — и щелчком сбрасывает божью коровку с руки.

Андрей, Андрей, бедный мой Андрей...

Несса вспомнила их последнюю встречу, как сидели вдвоем в полупустом кафе на Брайтоне, ожидая друг от друга невозможного, и она прощалась с ним, пытаясь объяснить, что не в силах больше предавать Артура, что нет у них будущего... Андрей смотрел каким-то новым, страдающим взглядом, не понимая, о чем речь, о каком Артуре, о каком таком муже, когда он, законный супруг ее — рядом и не намерен отступиться.

Но было поздно — потеряли они друг друга, потеряли давно, может быть, еще в тот летний день, когда лишней среди них оказалась божья коровка.