Я глядел на него в упор, уставясь в его глаза. Но он отвел их и стал смотреть на люстру. Я твердо спросил:
— Если вы считаете это за акт высшего правосудия, то почему вы не глядите в мои глаза, генерал? Вот видите, я гляжу в ваши прямо и твердо. — Он стал нервно потирать руки. Его левый ус задергало, и по лицу, у глаз, забегали складки; но все же, не осилив себя, он не решился взглянуть в мои глаза. И, уставясь на носки своих сапог, быстро и просительно забормотал, двигая всеми складками лица:
— Ради Бога, полковник, не волнуйтесь! Конечно, я понимаю вас, но ради Бога, ради Бога…
Я перебил его:
— Ого, — воскликнул я грозно и гордо, — конечно же, за мной все преимущества, все без исключения! Потому что я отец и отстаиваю жизнь и кровь. А вы отстаиваете мертвую линию чертежа! букву утопий!
Весь нервно морщась, тот воскликнул:
— Ради Бога…
Но я снова перебил его, вдруг выкрикнув что-то дикое, нелепое и бессмысленное, рассыпавшееся по комнате, как осколки битого стекла.
Не откланиваясь, я твердо пошел затем к выходу и натолкнулся на Прасковьюшку и на того шпиона с кургузой бородкой. Прасковьюшка подошла ко мне, бережно взяла меня за локоть и нежно шепнула:
— А главное, надо слушаться, Порфирий Сергеич, — слушаться! Слушаться! — повторяла она.
Ее слова посыпались на мою голову, как раскаленные опилки.
— Кого? — закричал я злобно, — кого? — и толкнул ее так, что она ударилась головой в стену.
Повернувшись затем к шпиону, я надменно приказал:
— Тотчас же принесите в мой каземат все мои ордена и мою саблю.
Подчеркивая затем каждое слово, я добавил:
— Слушаться вас я не стану. Наоборот, я заставлю вас слушать меня!
Тот покорно побежал исполнять мои приказания. Принес ордена и темляк. Но сабли не принес.
Я не протестовал и сделал веселые глаза, но мои внутренности рвала и грызла черная красноглазая кошка. Тоска, смертельная тоска!
Шпион любезно предложил мне содовой воды. Я беспрекословно и вызывающе выпил и, уже выпив, сказал:
— Вы, очевидно, принимаете меня за дурака. Но я прекрасно видел, что я пью не содовую воду. Если я выпил, то только для того, чтобы доказать вам, что я совсем не боюсь вас. Может быть, вы дали мне яду? Что же! Я не боюсь его. Я не боюсь ничего, потому что я ратую за святое дело и отстаиваю жизнь, а жизнь — святой алтарь Бога! Вот и сейчас я хорошо вижу, что вы умышленно заставляете Прасковьюшку забавлять меня моими орденами, чтоб незаметно подкрасться сбоку и всадить мне вот сюда ваш шприц. Вы хотите сделать мне вспрыскиванье, чтобы привить мне чувство преклонения перед вашим бездушным чертежом. Но это вам нынче не удастся. Я не позволю! Пойдите вон! Все! К черту! К чертовой матери!.. — Я неистово затопал ногами и все исчезли.
А Володечка спал, растянувшись на моей постели, когда я вошел в наш каземат. Он очень много спит эти дни, и, верно, Бог посылает ему этот сон, как избавление от лишних мучений.
— Спи, мой ненаглядный сынок! Спи крепко и отдохни в радостных сновиденьях. Я бодрствую за тебя. И если ты проснешься, я буду петь тебе, как маленькому: баю-бай! Спи! Спи!
Ночь без сна. В глазах мигают искры, а в ушах вечный шум осаждающих берега вод.
Может быть, ледяные горы полюсов двинули всю воду океанов на материк земли? На душе бесконечная тревога и жесткие спазмы тоски.
Сегодня в нашем каземате вывинтили газовые рожки. С постели сняли простыню. Подушку заменили кожаной. Меня оставили в одной рубашке, а сверху на меня надели халат из какой-то чрезвычайно плотной материи. Как ни бейся, ее руками не разорвать. Я подчиняюсь пока почти всему.
А Володечка все спит и спит. Боже, благодарю Тебя! Ты один милостив к моему сыну!
И еще ночь, вся исчерченная гиероглифами и символами. Испещренная рисунками и изображениями таинственных инфузорий.
В каземате вывернули последний гвоздь.
Железную кровать заменили деревянной без спинок, обтянутой холстом, но холст не рвется.
В подкладке халата есть вата. Подкладка не рвется!
Звуки истреблены, но не все. Уничтожены сухие и длинные стуки и круглые обручи хохота. Птицы рыдания еще живы и беспрерывно вьются надо мной с унылым клекотом.
Подкладка халата в одном месте, под левой мышкой, поддалась.
Только бы не вырвать всех зубов. Вата, без сомнения, есть в подкладке.
Лишь бы не подглядел шпион!
* * *
День.
Желтое небо горит, не моргая и гневно. И темные пятна неведомого рисунка угрожающе шевелятся, принимая все новые формы.
Прекрасно вижу: эти пятна слагаются в зловещее изображение черного буйвола с эшафотом на спине. Вот он весь восстановлен передо мной, как мрачный кумир веков!
Желтое пламя небес становится все резче. Два черных ангела Божьего гнева с факелами в руках появились с двух противоположных краев пылающего в желтом огне небосвода. Ужели люди не замечают надвигающейся катастрофы?
Впрочем, когда я становлюсь на подоконник ногами, я вижу людей… С искаженными лицами и резкими телодвижениями они потерянно бегают по рыдающим улицам, всполошенные испугом. Я кричу им в узкое отверстие форточки:
— Опомнитесь! Опомнитесь! Господь Бог сейчас потрясет своды, распалившись гневом за поруганные права отцов, матерей и человека!
