— Неведомая земля, — сразу же ответил Марк.
Губы его дрогнули, и ярче вспыхнули глаза.
— А что такое римляне называли словом hasta? — вновь спросил профессор.
— Длинное копье.
— A gladius?
— Короткий меч.
— Кто вы такой? — громко спросил ассистент.
— Я уже говорил вам, — ответил больной, — вы не верите. Я — римский центурион Маркус-Фуриус-Фуриозус. По-русски: Марк-Фурий-Бешеный. Тот, кто первый вбил гвоздь в правую руку Христа Спасителя.
Марк замолк и понурился. Как-то осунулось сразу его смуглое лицо и нервно заморгало.
Его мать вскрикнула:
— Ты — сын наш, рыбак из Овидиополя! Побойся Бога! Ты сошел с ума! Бедненький мой, бедненький! Какой ты римлянин! Ты — сын мой, рыбак Марко!
Она заплакала. Марк пожал плечами.
— Я тот, кем называю себя. Я — Марк-Фурий-Бешеный, римский центурион, — повторил он, повышая голос, гордо выпрямляясь, как орел, окидывая всех надменным взором.
— Кто управлял Палестиной в то время, когда вы были центурионом? — спросил ассистент.
Марк усмехнулся.
— А вы не знаете этого? — спросил он. — Ну конечно же, прокуратор Понтий Пилат.
— Где он жил?
— Как где? В Кесарии. А перед Пасхой он переехал тогда в Иерусалим… В тот памятный год…
— Марк-Фурий-Фуриозус, расскажите нам все, что вы видели тогда, — проговорил мягко профессор, приготовляясь слушать.
Глаза Марка сразу потухли, и зеленой бледностью покрылись его щеки. Некоторое время он не мог произнести ни единого слова. Жуткое волнение, видимо, охватывало его, сковывая язык.
— Вот как это было, — наконец, выговорил он сухо. — Пилат, как говорили, боялся возмущения на Пасху и вызвал к себе во дворец меня, с тремя кватернионами…
— Что значит кватернион?
— Стража из четырех воинов.
Профессор и ассистент снова переглянулись.
— Удивительно, — прошептал ассистент.
— Я был во дворе дворца, — продолжал Марк.
Но профессор вновь перебил его.
— Скажите нам, пожалуйста, где был расположен этот дворец и каков был вид его? — мягко спросил он.
Губы Марка с презрительной надменностью улыбнулись. Он чувствовал, что ему все еще не доверяют, и это раздражало его, видимо.
— Дворец этот, — тем не менее, отвечал он, стараясь быть спокойным, — был расположен в верхней части города, к юго-западу от Храмовой горы. Между двумя дворцами из белого мрамора, из которых один назывался Кесареум, а другой — Аргипеум, находилось открытое пространство, откуда открывался вид на весь Иерусалим. Это пространство было вымощено богатой мозаикой и украшено великолепными фонтанами, которые чередовались с аллеями. Тут же вздымались колонны из разноцветного мрамора и скульптурные портики…
Ассистент на ухо и по-французски спросил профессора:
— Вы прочли описание этого дворца у Иосифа Флавия? Этот рыбак из Овидиополя говорит так, точно он был завсегдатаем этого дворца. — Глаза ассистента вспыхнули.
— Когда привели к Пилату Христа, — между тем, продолжал Марк, — я не знаю. Мы, воины, не интересовались ни политикой, ни философией и в тени колонн играли в кости. Мне не везло. А тут Пилат отдал приказание приготовить крест…
— К вам именно обратился Пилат с этим приказанием? — спросил профессор.
— Да, ко мне.
— Вы помните подлинные слова его?
— Да, помню. Пилат сказал: «I, miles, expedi crucem!»
— Переведите по-русски.
— Иди, воин, приготовь крест, — выговорил Марк твердо.
— Удивительно, — опять вздохнул ассистент и покачал головой, — до чрезвычайности удивительно…
Как будто его начинала охватывать жуть. Он нервно и зябко стал потирать руки.
— Я передал приказание Пилата другому центуриону, Каю-Ксенофонту-Папаверу, — между тем, продолжал Марк, — полуримлянину, полуэллину, подошедшему еще с тремя кватернионами ввиду того, что у дворца Пилата собиралась тысячная толпа. А сам пошел играть в кости. Мне хотелось отыграться хоть сколько-нибудь. Но вскоре уже я получил приказ Пилата идти за город, на лобное место, и привести в исполнение смертный приговор над тремя осужденными. Я захватил кватернион и тотчас же отправился. Когда я пришел туда, там уже лежали на земле три креста. Один побольше и два поменьше. Стояли трое осужденных. И толпились любопытные. Много было женщин с покрасневшими от слез глазами. Я распорядился, чтобы воины потеснили зевак, и те отодвинули их древками копий. В тот момент у одной женщины подкосились ноги, и она с плачем упала на землю. Я подошел к ней, бережно поднял ее с земли и отвел в сторону.
— Казнят кого-нибудь из близких тебе? — спросил я ее.
— Закону надо подчиняться. Что делать? Закон всегда должен быть исполнен.
Но она не ответила мне ни звуком. Тогда двое воинов схватили за локти одного из осужденных и положили его на самый длинный крест. Один из воинов взял молоток и гвоздь и высоко замахнулся, чтобы прибить правую ладонь Осужденного к поперечной перекладине креста. И вдруг повалился на землю…
— Почему? — спросил, затаив дыхание, ассистент.
— Его поразил солнечный удар, — строго и даже с гневом проговорил тот, кто называл себя Марком Бешеным. — Было очень жарко, — пояснил он затем уже более спокойно. — Тогда я заступил его место, взял молоток и гвоздь и одним ударом прибил правую ладонь Распластанного на кресте. Но тоже тотчас же упал наземь.
