Когда появляются слезы, я достаю платок. Она берет его и с силой прижимает к глазам, обнажая зубы.
Иногда страдания приводят к тому, что любовь вспыхивает заново, но здесь, я знаю, случится противоположное. Мужчинам бывает трудно любить, женщинам — нет.
Ее дочь была прекрасна, говорю я ей. Все мои слова звучат для меня самой как слова священника, давным-давно утратившего веру. Но молчать, по-моему, было бы еще хуже.
— Столько потерь… — бормочет она. Ее голос едва слышен; глаза раздирает мука. Я встаю, подвигаю стул, чтобы сесть с ней лицом к лицу, и беру ее руки в свои. Теперь мы соединены — ее левая рука в моей правой, и наоборот. В этот раз я не чувствую никакого сопротивления. Если бы дочь была жива, я бы это знала. Пока она говорит о своей дочери, наши руки лежат у меня на коленях. Рассказывая, она улыбается, плачет. Ее взгляд прикован к нашим рукам, словно это через них льется ее исповедь.
Она знает, что я помогу ей. Когда острота ее горя начнет притупляться, она вспомнит обо мне — через год, а может быть, через два, когда уйдет муж. От таких ударов нет исцеления, боль все равно останется. Ее можно только смягчить, и самое сильное средство для этого — любовь. Она понимает, что я ей предлагаю.
