Браво, молодой человек! - [16]

Ох, смешные старушечьи разговоры доводится слушать иногда Рустему! Зайдет к матери подружка Гульниса. «Почайничать я к тебе», — замогильным голосом скажет тетка Гульниса, черная грусть на лице.

«Что ты такая?» — спросит мать.

«Уф, алла, прежде времени сойду я в могилу! — скажет подружка. — С сыном я ссорюсь, плохая у меня жизнь. Да как же… да стыдно перед людьми… двадцать шесть парню, а без жены».

«Чего ссориться-то, — скажет мать, — хороший у тебя сын».

«Хороший! Оттого и ссорюсь, что душа у меня сын. Так чего ему собственные колени обнимать… Уж как бы ему сладко было жену обнять!..» — И всхлипнет тетка Гульниса.

Рустему не утерпеть — он хохочет.

«Молчи, ирод! — трясет сухим кулачком соседка. — И от тебя мать радости не видит!»

Но вот сын тетки Гульнисы женился. Заходит она почаевничать.

«Что-то ругалась ты шибко со снохой, — говорит мать.

«У-у! — обрадованно воскликнет соседка. — Слава богу, и ругани хватает, и всего… Внука вот жду. Слава богу, хорошая у меня жизнь!»

Сиротливым взглядом смотрит мать на свою подружку.

…Опять он услышал неполный, прерывистый вздох матери. Он завозился на кровати, хлопнул одеялом.

— Мама, — окликнул он тихо, — мама…

Она не ответила.

Спит, подумал он тревожно, спит? Ведь не спит!..

Послушай, что я тебе скажу о Жанне, о нас, как я хочу вернуть мой вчерашний, мой лучший день, может быть, самое лучшее из того, что вообще когда-нибудь будет.

А для матери в прошлом — слепая обида, смерть и еще одна смерть.

Очень все не просто.

Глава шестая

1

— Гора с горой не сходится, — произнес Панкратов, мрачновато посмеиваясь, — а человек с человеком всегда. В особенности, если в огромном государстве всего два арматурно-изоляторных завода и эти человеки оба специалисты по изоляторам.

Минорное настроение захватывало иногда Панкратова в самые неподходящие моменты и в местах, плохо приспособленных для каких-либо душевных излияний. Они сидели в одном из кабинетов заводской конторы, был уже шестой час, контора пустовала, только у себя сидел Галкин и говорил по телефону с Челябинском, у себя сидел Мусавиров и ждал, когда будет можно зайти к директору обсудить вопрос о переходе на полную нагрузку туннельной печи.

Рустем с Панкратовым тоже были приглашены на совет.

— Ну-ну, — сказал Рустем, легонько подбадривая Панкратова, но глядя, однако, не на него, а в окно. Над городскими крышами в сумеречном воздухе посвечивал минарет мечети. Заводской дым, в безветрии сбитый очень плотно и похожий на черную грозовую тучу, тащился в сторону города.

— Два завода, — повторил Панкратов. — Ты, конечно, помнишь, какие стояли здесь мастерские? Там-то родилась, — он помолчал торжественно и печально, — родилась и погибла огромная идея Георгия Степановича Галкина. Может быть, давно бы у нас изготовлялись стеклянные изоляторы… впрочем, специфики я не знаю и не знаю, что бы там изготовлялось. Но наверняка — идея была огромная! Она погибла…

— Но жив творец, — сказал Рустем. Дым окутал минарет мечети. Полумесяц посвечивал едва-едва. — А кто же второй спец?

— Да и творцу всяко приходилось. — Панкратов резко замахал рукой.

— И не пропала, кажется, идея. Кто же второй спец?

— Самый подлый народ не трусы, не завистники и не бездарности. Кто хвост по ветру держит — вот кто самый подлый!.. — Он опять мрачновато посмеялся. — Быть всегда правым, никогда не ошибаться — это ли не уютно? У Мусавирова голова варит…

— И они опять могут работать вместе? — потрясение воскликнул Рустем. — Теперь, когда мечта Галкина о славном заводе…

— Он может все.

— Да не он! Георгий Степанович! Как он может спокойно ходить, жить, когда его вражина под боком?

— А что же ему делать?

— Снести ему башку!

— Я не уверен, что чувство мести — наилучшее чувство.

— Это честное чувство!

— Все дело в том, что это, как ты говоришь, честное чувство кормится только нашими невзгодами. Всегда, когда нам трудно, когда несправедливые люди теснят нас — всегда нам кажется: минует это время, наберемся сил — глотки им станем рвать. И вот нам легче, лучше, прежние враги безопасны, и мы даже перестаем обращать на них внимание.

— Все кажется логичным, и так бывает в жизни, — сказал Рустем, — но все это чепуха!

— Допустим, — согласился Панкратов. — Допустим, — повторил он тупо. — Но хватит ли сил? Он не молод, обременен заботами. Хватит ли теперь у него сил на это, как ты говоришь, честное чувство? Да и самой ли первой оно необходимости, это чувство?

— Сил хватит честному человеку.

— Честному человеку всегда чего-нибудь не хватает, — сказал Панкратов.

— Но честному человеку не надо внушать себе… себе и другим гадких мыслей!

2

— Зря ты звал меня, Степанович, — сказал Панкратов, — зря, потому что ни бельмеса не смыслю я в ваших арматурных делах. Я строитель.

— У Панкратыча опыт большой, — сказал Рустем, — он у себя ударную стройку разворачивает. На полную нагрузку!

— Но нам такой шум ни к чему, — сказал Мусавиров, медленно оглядывая всех, кто находился в эту минуту в директорском кабинете.

А здесь были еще начальник цеха Варакосов, старый, с больным сердцем, инженеры из техотдела, и среди них два очкарика. Очкарики принадлежали к тем молодым людям, которые слишком пренебрежительно говорят о том, что есть, но с восторгом о грядущем и имеют явное расположение к мудрым шефам, иные не делая из этого тайны, иные скрывая. Но один из них, чем дальше, тем больше, утверждался в этом своем качестве (к нему очень шло прозвище «Оптимист»), второй, наоборот, из восторженного юноши превращался в свою противоположность. Этого Рустем называл про себя «Пессимистом».