Бравада - [4]

После звонка начался стук, и послышался голос, который доносился до нее словно издалека, потому что она не успела вставить слуховой аппарат. Даже когда загрохотал почтовый ящик на двери, и голос сделался громче, она все равно не могла разобрать ни слова. Она вернулась в спальню за слуховым аппаратом, а затем с трудом спустилась в прихожую.

— Что вам надо? — крикнула она в почтовый ящик.

В прорези ящика появились пальцы, открывшие клапан.

— Прошу прощения, миссис. Извините, но в вашем саду кто-то лежит.

— Сейчас полседьмого утра.

— Вы не могли бы позвонить в полицию, миссис?

Вслух она не ответила, только покачала головой, стоя в прихожей. Потом спросила, где в саду лежит человек.

— Тут прямо, на траве. Я бы сам позвонил, но у меня телефон разрядился.

Она позвонила. Нет причин отказываться, подумала она. Она все равно собиралась переехать из этого дома, который и для двоих-то был велик, а для нее одной велик до нелепости. Собиралась еще до случившегося, а теперь точно знала, что приняла правильное решение. Это опять пришло ей в голову, когда она увидела в окно столовой полицейскую машину; чуть погодя появилась скорая помощь. Тогда она открыла входную дверь, и у нее на глазах лежавшего пронесли к машине. К ней подошел мужчина — сказал, это он говорил с ней через почтовый ящик. Тот, кого нашли под декоративным кустом, мертв, сообщил один из полицейских.

В новостях точного адреса называть не стали. Сказали — в саду перед домом, и назвали район. Заметил молочник по пути на базу. Вот пока что и все.

Когда Эшлинг в пять минут девятого спустилась из спальни, на кухне говорили об этом. Она поняла мгновенно.

— Ты нормально себя чувствуешь? — спросила мама, и она ответила утвердительно. Вернулась в спальню: мол, кое-что забыла.

В дневном выпуске «Ивнинг геральд» про это написали на первой странице. Обвинения пока никому не предъявлены, но, вероятно, будут ближе к вечеру. Хозяйка дома, около которого нашли труп, умершего не знала, и ночью, по ее словам, ее ничто не будило. Личность найденного на данный момент не установлена. Кое-какие подробности газета все же сообщила: юноше было примерно шестнадцать лет, он погиб в результате избиения. Свидетелей просили предоставить сведения.

Эшлинг затаилась, но девушка, прибившаяся к их компании, явилась в полицию. Друг погибшего, с которым они шли из клуба «Звезда», назвал время, когда они покинули клуб, и примерное время, когда они расстались. Вышибалы «Звезды» старались помочь следствию, но мало что могли добавить к тому, что уже было известно. Девушку, которая пришла в полицию, продержали там несколько часов. Похвалив ее за четкость показаний, от нее требовали, чтобы она постаралась вспомнить, как звали четверых, с которыми она возвращалась. Но она не знала имен, сообщила только, что к рыжеволосому обращались Мано, а он называл двоих своих приятелей ковбоями. Незадолго до полуночи прошли аресты.

Обо всем этом Эшлинг прочла наутро в «Айриш индепендент», которую они выписывали. Днем прочла примерно то же самое в «Айриш таймс», купив газету в киоске там, где ее не знали. Обе газеты упомянули о «второй девушке», которую полиция очень хотела найти, то есть о ней. Опубликовали фотографию: полицейский уводит кого-то в куртке, наброшенной на голову и плечи, приковав его руку к своей наручниками. Второй арест — в Ренела — ничего нового не принес. Фамилий поначалу не обнародовали.

Когда они появились в газетах, Эшлинг пришла в полицию, призналась, что «вторая девушка» — это она, и, таким образом, включилась в эту историю. Разговоров о случившемся никто с ней заводить не пытался, а в монастырской школе это было прямо запрещено, но людям, даже не знакомым с ней, порой трудно было сдерживать любопытство, которое то и дело отчетливо читалось на их лицах.

Прошло время, и дело передали в суд. Вынесли вердикт. В предумышленном убийстве двоих подсудимых виновными не признали, и срок составил одиннадцать лет. Приняли во внимание их хорошее поведение в прежние годы, и суд учел, что в произошедшем был элемент случайности: оба они не знали, что у парня, на которого они напали, слабое сердце.

Отец Эшлинг не стал повторять былых своих резкостей по поводу дружбы, которую он не одобрял с самого начала: событие было слишком тяжелым для заурядных обвинений. Раздражительный, нетерпимый снаружи, он был способен на великодушие. «Что ж, придется нам с этим жить», — сказал он, словно подразумевая, что жестокость пятнает и его самого, что вина легла неизбирательно.

Для Эшлинг наставшее время было более странным, чем все дни и ночи в прошлом. Ничто не осталось прежним. Читая Шекспира с наспех сооруженной сцены в монастырской школе, она знала текст идеально, и зал был к ней добр. Но к аплодисментам примешивалась жалость: она несправедливо пострадала от последствий трагедии, которой была свидетелем. Она понимала, что ее жалеют, и в глубине души — сама не зная, почему — переживала эту жалость как насмешку.

Спустя долгое время пришло письмо. Цветистый почерк оживил волнение, которое она некогда испытывала, получая его секретные записки. Никаких притязаний на нее в письме не было, никаких уверений в преданности наподобие тех, что она так часто читала прежде. Он уедет. Он не будет помехой никому. Он теперь другой человек. Ему очень помог один священник.