Братья - [10]

Вместо ответа купец схватил мою руку в свои и прижался к ней щекой. — Я буду служить тебе. Ты спас моих детей.

Я освободил руку. Я был молод, он был старше моего отца. Но я знал, только я могу защитить его. И его дочь. — Завтра я буду здесь. Я возьму вас под защиту. И никто не посмеет угрожать вам…

Старуха проводила меня до дверей моего дома. Артенак не спал и держал на углях горячую еду.

— Ты нажил сильных врагов. — Сказал он, выслушав мой рассказ. — Подумай еще раз, хочешь ли ты бросить им вызов?

— Не сомневайся. Теперь я знаю все, и могу принять решение. Я думаю, на кого положиться. Сеньор хочет остаться в стороне, хотя отец спас ему жизнь. Всего три дня назад.

— Это не так. — Возразил Артенак — Это он просил сопровождать тебя. И просил в случае опасности сообщить обо всем Готфриду. Нам трудно. Старику Сент-Жиллю приходится угождать. Ему представили смерть Редживаля, как предательство. И это теперь, когда речь идет о власти над городом. Ты понимаешь, как важно быть осмотрительным.

— Дело не во мне. Они добираются до купца. У него в руках дела огромной компании. Видно, он очень богат.

— Их намерения неизвестны. Достаточно, что мы понимаем это. Учти, они готовы оставить тебя в покое, если ты откажешься. А Готфрид позаботится о твоем вознаграждении. Ты получишь его без всяких усилий.

— Завтра я возвращаюсь. Один. И я останусь там.

— Хорошо. — Сказал Артенак. — Ты решил. Учти, если я правильно понял, эти люди будут искать ссоры. Так они смогут расправиться с тобой. Ты не должен брать в руки оружие. Твои намерения должны быть мирными. Немедленно созывай всех вокруг. Чужие глаза защитят тебя лучше всего.

Утром я погрузил мешок на осла, которого подарил мне Артенак, и погнал его посреди улицы к своему дому. Я бы удивился, если бы кто-то напомнил мне о недавнем намерении покинуть Иерусалим и ехать домой. С тех пор все изменилось. Небо, земля, воздух — все стало другим. Несмотря на близкую опасность, я находился в восторженном состоянии, и так вступил на знакомую улицу. Время близилось к полудню, жара набирала силу, но было людно. На меня посматривали с интересом. Наши расселились по городу, как пришли, каждый со своими, и знали друг друга в лицо. Здесь я был чужаком. Я уже подходил к дому, как путь мне преградили двое. И явно не спешили уступить дорогу.

— Один осел на поводу у другого. Эй. Подними голову… — Сзади стоял тот, что призывал меня расправиться с купеческим сыном. Лицо его было белым, как зимняя луна. — Вот и ты. — Сказал он тихо, будто боялся растратить раньше времени свою ненависть. — Ты пришел. Кого ты хочешь предать теперь? Трус, на глазах которого убивают христиан.

Он разогревал себя злобой и хотел заразить ею меня. Второй молчал, но глядел презрительно. Он был, пожалуй, опасней первого. Лицо его было перекошено шрамом. Все это я успел заметить. Странно, но я был спокоен. И рассмеялся. Это остановило моего обидчика, как если бы я плеснул воду в разгорающийся огонь. Часто неосознанные движения тела и души спасают нас. Я улыбался. Вокруг стали собираться любопытные.

— Ты не сможешь опять убивать своих. — Закричал мой враг, обращаясь к толпе.

— Слушайте, слушайте. — Отвечал я. — Я шел в этот город два года. От самого Константинополя. Не для того мы брали город, чтобы проливать кровь. Я подчинюсь тому, что решит суд. Пусть передадут Готфриду, что его люди подвергаются оскорблениям. Пусть те, кто готовят расправу, знают, что дела их станут известны.

Видно, эти люди всерьез рассчитывали, что я стану сопротивляться, и они найдут повод для ссоры. — Ведите его к графу. — Подсказали из толпы — Пусть разберется. А мы проследим, чтобы все было справедливо.

Окруженные толпой мы подошли к распахнутым воротам. За ними был устланный коврами двор. Меня вытолкнули вперед. На возвышении у входа в дом под навесом стоял длинный стол, за которым, судя по беспорядку, пировали. Все это я запомнил смутно. Мне предстоял суд.

За время похода я видел Сент-Жилля лишь издали. Граф отправился в поход с благословения Папы. Он первым откликнулся на призыв церкви. Сент-Жилль был намного богаче любого в нашем войске, но все владения в Европе передал взрослому сыну. Сам он поклялся отвоевать восток у врагов Христа и закончить здесь свои земные дни. Многих людей, в том числе весьма знатных, он содержал на собственные деньги. В отличие от многих, графа нельзя было упрекнуть в корысти. Но характер у него был несносный. Он мог обидеть так же незаслуженно, как и приблизить к себе. Потому даже за деньги служили ему неискренне. Покупая новых наемников, он не мог рассчитывать на преданность старых. Обиды, злословие и подозрительность среди его людей были известны. Ранее злейшим врагом Сент-Жилля был Боэмунд Тарентский — хитрейший норманн, немало потрудившийся для того, чтобы перессорить наших между собой. Но теперь Боэмунд выторговал себе Антиохию и удовлетворился этим, вместо того, чтобы идти дальше и брать Святой Город. Сент-Жилль перекупил себе на службу его племянника — храбрейшего и вероломного Танкреда, который и не думал скрывать преданности своему дядюшке. В войске смеялись, что Танкред получает деньги Сент-Жилля за то, что слушает его врага. Теперь в Иерусалиме Сент-Жилль капризно отказался от титула первейшего, но перенес свою подозрительность на Готфрида — наиболее достойного, который заслужил эту честь не только знатностью, но мужеством, не только благородством, но и похвальным стремлением к скромности и милосердию. А что Сент-Жилль? Не зря говорили, его невозможно уговорить, но очень просто перехитрить.