Братья - [30]

– Жаль, что я не смогу поехать в Париж… Он бы гордился, если б я смогла победить.

Мина посмотрела на доску, потом завела за уши черные прядки.

– Да, это было бы здорово, – кивнул Рубен.

Следующие несколько ходов они сделали в полном молчании.

– Я давно не видела Аво, – вдруг произнесла Мина. – Мне кажется, он корит себя за то, что произошло. Я была бы очень благодарна тебе, если бы ты объяснил ему, что он ни в чем не виноват. И ты тоже…

Мина коснулась руки Рубена. Тот перевел взгляд на ее пальцы.

– Ты всегда хорошо относилась ко мне, не то что остальные, – сказал он. – Я не умею ладить с людьми, как Аво, но ты… ты хорошая. И мне это приятно.

– Ты тоже хороший, – ответила Мина. – И Аво тоже. Я хотела бы повидать его.

Рубен поправил очки и бросил кости.

– Да, я ему передам.

Мина благодарно улыбнулась, а когда бросила кости, у нее выпала победная комбинация. Она собрала фишки и предложила:

– Ну а если ты?.. В смысле если бы ты занял место Тиграна в этой поездке? Я думаю, Тигран был бы не против.

– Благодарю! – отозвался юноша, прижав руку к сердцу.

Немного погодя пришли документы на выезд.

Ночью в доме протекла крыша – и конечно же прямо над головой главы семейства. Отец Рубена спал чутко и просыпался с воплями «А! Что? Кто здесь?!», даже если его будил воображаемый скрип половой доски. А тут – потоп, и вскоре вся деревня стояла на ушах от его криков.

– Что за…? – орал он. – Какого черта?!

Наутро Аво было велено залатать прореху. Тот взял инструменты, залез на крышу, снял треснувшую черепицу и стал прилаживать новую. Работая, он слышал пение Сирануш, растапливающей тонир:

– Тесто, тесто, белое тесто! Ты знакомо лишь с огнем, что под тобою… – Старуха не замечала, что ее подслушивают.

Чуть погодя до носа Аво донесся запах тлеющих углей.

– Где там огонь подо мною?.. – пела Сирануш.

Она встала на колени перед тониром: у нее это была вырытая в земле яма где-то в метр шириной. Рядом располагались разделочная доска, щедро посыпанная мукой, и еще одна – для готовых лепешек. Пока угли набирали жар, Сирануш раскатывала тесто, пришлепывала его к глиняным стенкам тонира и разглаживала рукой в рукавице. Тесто ложилось на стенку, как простыня на кровати, а предыдущий пласт уже пузырился черными пятнами. Старуха ловко отдирала готовые пласты и складывала на доску. Работа шла беспрерывно, и вскоре на доске уже высилась приличная гора готовых лавашей.

«Надо же, крутится как молодая», – думал Аво, восхищенно наблюдая за руками Сирануш.

А та продолжала свои нехитрые действия: раскатывала, сплющивала, раскладывала, прихлопывала, раскатывала… и так далее.

– Черные пузырики, пузырики мои… Что, видно вам, где во мне горит огонь? – напевала она.

Аво замер, наблюдая за старухой. Но тут молоток заскользил вниз и с глухим стуком упал на землю.

Сирануш подняла голову и увидела парня.

– Эй, верзила! Что ты там делаешь? А где брат твой, Рубен? Что, неплохо у меня получается, правда? Причем само по себе.

– Да, впечатляюще, – отозвался Аво.

– Спустись-ка сюда, – крикнула Сирануш.

Аво спрыгнул вниз и подошел к тониру. Уселся напротив старухи – сквозь огненное марево печи та казалась ему быстро мелькающим темным пятном.

Сирануш, не прерывая беседы, продолжала лепить тесто.

– Вы снова встретитесь, – сказала она.

Она имела в виду Рубена – он что-то давненько не попадался ей на глаза.

С момента отъезда брата и Мины прошло уже две недели. Аво не пригласили на вокзал – он пришел сам. На перроне стояла мать Рубена и родители Мины. Утро выдалось на удивление ясным, и вчерашние лужи, скопившиеся между шпалами, сверкали почти нестерпимо. Мина сразу села в вагон. Сначала они доедут до Еревана, а уж оттуда самолетом в Париж. Родители девушки обступили Рубена, давая указания насчет дочери. А его мать отошла в сторону – она-то первой и заметила Аво. Но стоило ей махнуть рукой, подзывая Аво к себе, как Рубен резво заскочил в вагон, едва не уронив с носа очки. Аво показалось, что они неминуемо упадут на бетон перрона, но Рубен ловко подхватил их на лету. Похоже, он и сам немало удивился своему проворству, проверяя, цела ли оправа.

– Вы снова встретитесь, – повторила Сирануш.

В ее голосе прозвучали возвышенные нотки, даже какая-то выспренность, что-то неестественное, как оттенок ее рыжих волос. Аво подумал было, что старуха имеет в виду не Рубена, а кого-то другого – его погибших родителей или Тиграна, а то и самого Всевышнего в Судный день.

– Тетя Сирануш, – тихо произнес Аво, мучимый чувством вины, – я не верю в Бога. Мне не хотелось бы проявить неуважение по отношению к вам, но и в ангелов я тоже не верю. Мне кажется, что в этом мире нет иной справедливости, кроме той, что творят люди.

– Ты слишком много общался с Рубеном, – покивала Сирануш. – Кроме того, ты мог бы быть и поскромнее, а не показывать, какой ты оригинальный мыслитель. Насколько я помню, у тебя вроде было чувство юмора.

Она раскатала кусок теста, чуть расплющила его и прилепила на стенку тонира.

– Вот так, значит, – сказал Аво. – Но это ваше ви́дение. Вы сами-то верите в то, что говорите?

– Ну… – отозвалась Сирануш, не отвлекаясь от работы. – Если бы ты видел то, что довелось видеть мне, то и ангелы показались бы тебе вполне реальными. Знаешь, когда видишь, как пытают и убивают людей прямо на улице, поневоле встаешь перед выбором. Либо ты начинаешь верить в Бога, который допустил такой ужас, и пытаешься понять, какое такое благо может случиться взамен сотворенного зла, либо понимаешь, что люди – скоты. Слишком большие скоты, чтобы говорить о какой бы то ни было цивилизации. Меня спас турок – здоровый амбал, страшный, как сама смерть. В феске… Благодаря ему я осталась жива и была признательна за это. Но потом я спросила его, что случилось с моей семьей, с моими подругами и близкими. Знаешь, что он сказал мне? Что никого из них никогда и не было, что все это мои грезы. Он сказал, что теперь я его сестра, что его семья стала моей семьей. У меня больше не было прошлого – только он и его родня. Но он спас мне жизнь… впрочем, нет… он спас мое тело. Мою жизнь он хотел стереть, уничтожить. Мне удалось бежать от него, и я не забыла своих родных. Понимаешь, когда я думаю о Боге, мне на ум всегда приходит этот турок. Спасибо за то, что я еще могу дышать, но все-таки будь он проклят!