Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг. - [191]

Вчера имел счастие обедать у великого князя. Великая княгиня поехала кушать с детьми в Кунцево, где великий князь давал кадетам маленьким праздничек; он обедал дома. Нас было только пять: его высочество, князь Сергей Михайлович Голицын, Башилов и я, да дежурный адъютант. Когда я приехал туда, то нашел только князя Сергея Михайловича, коего видел в первый раз с возвращения его из чужих краев. Он очень поправился, моложе стал, доволен здоровьем, но бросил мясо, вино и вообще наблюдает строгую диету. Великий князь брал ванну, и мы проговорили почти час о любезной Италии; князь рассказывал о путешествиях своих, об общих знакомых, о покупках и проч. Кстати он случился: и мне, и ему было не скучно. Великий князь присылал извиняться и вышел к четырем часам. Великая княгиня приходила прощаться и взяла на дорогу ломоть хлеба ситного. Его высочество был очень весел, все трунил над Башиловым: «Ты, брат Башилов, точно шустер; посмотри – у Булгакова фрак, галстук, жилет, и свои; как у него все хорошо, а у тебя скверно шито и сидит». – «Ну так прикажите вашему Булгакову меня учить». – «Извольте, ваше высочество, берусь из

Башилова сделать щеголя, только я начну одной операцией». – «Какой?» – «Отпилю ему брюхо, которое слишком выпячивается», и т.д.

После обеда сели на стеклянном балконе курить. Башилов продолжал свои фарсы. После великий князь изволил взять меня под руку, и пошли мы вдвоем ходить по саду, разговаривая о политических делах.

Возвратясь, нашел я почтальона: эстафета от князя Дмитрия Владимировича и письмо от него к Екатерине Владимировне Апраксиной. Она близко живет, и я отвез ей сам письмо. Странны их проекты! Они зовут Апраксину в Городню и говорят, что о смерти Апраксина положили они объявить старухе в Петербурге, то есть в августе. Сбыточное ли это дело? «Но, сударыня, поедете ли вы к матушке в трауре?» – «Нет, разумеется, я сниму траур». – «Но если не одежда, так лицо ваше все равно будет в трауре. Как вам владеть собою, когда увидите вы матушку? Полагаю, что покойный писал ей?» – «Да почти каждый день». – «Но в таком случае молчание его должно все разъяснить». – «Мы хотим сказать матушке, что он болен». – «Но, сударыня, всякий больной либо выздоравливает, либо умирает; к чему же продлевать заблуждение и жить в окружении лжи? Вы себя выдадите, да и найдется какой-нибудь сосед или гость, который все и расскажет в самый неожиданный для вас момент». И Катерина Владимировна, и дочь ее Голицына в том были согласны и негодуют на глупые эти меры. Катерина Владимировна просила послать эстафету туда, что я и сделал, и она ждет ответа, чтобы решиться на что-нибудь.

В понедельник Танеева введу в должность, а очень бы хорошо прибавить нашу сумму. Дела очень много, и точно у чиновников силы недостает, надобно будет подумать о прибавке; тогда и сумма (да и теперь уже) будет недостаточна, а потому в декабре сделаю представление князю. Да, ради Бога, дайте нам, чем отделать строения наши; положим, что с теснотою можно еще ладить, но все валится на дворе; я послал к тебе смету.

Константин. С.-Петербург, 25 июля 1833 года

Жаль Демидова, человек был странный, но добрый и честный. Не знаю, был ли он женат; если нет, то Наумовой достанется порядочное имение. Эта, кажется, не живет с мужем. Великий князь жаловал покойного. Третьего дня Виельгорский сдержал слово: из Гатчины приехал к нам ужинать и препорядочно поел, попил, попел и повеселил нас, так что расстались в 2 часа, и если бы не боялся, что разведут мост, то остался бы еще долее. Жены его здесь нет; так и начал он опять вести прежнюю жизнь.

Александр. Москва, 25 июля 1833 года

Мы все вне себя от милостей великого князя. Довольно тебе сказать, что его высочество пожаловал к нам в 9 часов, а уехать изволил в половине второго часа, чего (пивши воды) ни разу еще не делал с приезда своего в Москву. Но надобно тебе хоть вкратце, но рассказать все по порядку.

Наш день понедельник; съехались обедать музыкант Рейнгард (этот уехал в театр), Бартенева с двумя дочерьми. Эти нас не женировали, простого, доброго обхождения, знакомы его высочеству; старшая славно поет, потому мы их заполонили на целый день. Рейнгард дает уроки маленьким великим княжнам, поэтому очень нас встревожило узнать от него, что великий князь жаловался ночью и что его высочеству приставлено 35 пиявок. Конечно, посещение только бы отложилось на другое время; но Ольги не было бы, она собирается домой в Шеметево, а Ольга – большая подмога. Нечего делать! Отправляя Волкова с почтой во дворец, я велел ему умненько узнать о здоровье великого князя, ду мая после обеда сам ехать наведаться или записаться. Волков донес, что великому князю ставили пиявки вчера вечером, но что камердинер сказывал, что его высочество изволит сегодня выехать. Это нас успокоило. Все было готово к принятию, дом весь освещен (я вижу его сам в первый раз так, и подлинно славно, лампы Моперна прекрасны!), ковры на лестнице. Я не мог помешать чиновникам составить две шеренги от дверей до низу лестницы; собрались Фавст, Трескин, Имберг.

В девять часов прибыл дорогой гость, на улице и дворе множество было народу. Я встретил его высочество у выхода его из коляски. На середине лестницы под лампою стоял Пашка в казачьем мундире и отдал ему честь. Великий князь нагнулся, поцеловал его и сказал: «Очень хорошо! Только замечаю тебе мимоходом, что ночью честь никому не отдают». В зале встретили его высочество Наташа, Долгоруковы и Катя. Он Наташу поблагодарил за сукно, извинился, что поздно это делает, обласкал зятя и жену его; пошли в каминную. Я представил его высочеству Фавста. Потом представил я Трескина и Имберга. Видя его в веселом расположении духа, я подвел Башилова (который с его высочеством приехал) и сказал: «А это известный строитель Москвы и сенатор Башилов». – «Доводилось слышать об этом негоднике, – отвечал великий князь, – но близко его не видал».