Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг. - [269]

Очень бы меня одолжил им, а то жаль из книги вынуть. Наташа тоже любовалась коллекцией этой. Буду чваниться ею: это первый экземпляр и, верно, будет первым несколько времени.

Константин. С.-Петербург, 21 декабря 1820 года

Какое здесь случилось несчастие в Ямской! Третьего дня ночью вдруг взорвало деревянный дом, в котором было несколько пудов пороха; вероятно, продавал кто-нибудь тайно. Шесть человек погибло, между прочими один фельдъегерь, у которого оторвало ноги и отбросило его с потолком в Литов канал. Несколько еще человек ранено. До сих пор не знаю еще, кто виноват, а полагают, что несчастный фельдъегерь, ибо тут сильнее был взрыв. За минуту до несчастья от него вышел его родственник, который оставил его на постели курящего табак и играющего с собачкою. Бедные люди!

Константин. С.-Петербург, 22 декабря 1820 года

От графа Михаила Семеновича Воронцова есть письма из Парижа. С ними случилось несчастие дорогой от Лиона к Парижу. Их опрокинули в карете. Жена его брюхата, но, слава Богу, с нею ничего не случилось, а он себе вывихнул плечо, так что по приезде в Париж несколько дней не выходил из комнаты. Хорошо еще, что так обошлось.

Александр. Москва, 24 декабря 1820 года

Завтра праздник; не знаю, с женою ли вдвоем будем обедать или поеду к тестю. Этот очень не в духе. По ветренности и скорости своей во всем взял некоего богача Ляпунова под опеку за расточительность и суровость с крестьянами, на призрение сына и проч.; все это сделал по одним словам Афросимовой. Ляпунов, коим ворочает какой-то крючок, послал государю письмо со свидетельствами от матери, жены и сына, что его оклеветали, он обратился к Сенату, куда предоставил свидетельство за подписанием 90 дворян соседей, родных и проч., что он порядочного поведения, что от имения своего продал только 400 душ, что ежели отдавать в опеку всех тех дворян, которые продали восьмую или десятую часть своего имения, то виновною найдется вся Россия. Более по злобе, нежели по состраданию, и желая опорочить доносы опеки, Ляпунов послал 80 тысяч рублей в деревню свою, кажется, рязанскую, в коей мужики пострадали от неурожая, с тем, чтобы эта сумма была между ними разделена. Кого тесть ни назначает в опекуны, никто не идет. Это все еще ничего, но тесть трусит, ибо Ляпунов велел ему сказать, что он собирается его побить, а ты знаешь, как мы храбры! Вот каково не обдумывать свои деяния, а еще сказывал мне под секретом, что хочет взять в опеку графа Гудовича, сына фельдмаршала, что женат на княжне Голицыной, о чем будто бы просит его княгиня Наталья Николаевна, мать Гудовичевой. Без проказ ни на день! Что же делать с ним самим? Он пробухал все имение детей своих и материнское даже отдал им с долгом, который до сих пор еще не очистил, а других как строго судит!

Александр. Москва, 27 декабря 1820 года

Вчера был славный бал у князя Дмитрия Владимировича, более 500 человек. Старуха Тургенева [Екатерина Семеновна, мать братьев Тургеневых] так разрядилась, что любо; на пальце был подаренный Александру перстень, и она по милости его еще чаще нюхала табак. Однако же я рано приехал домой, но, к несчастью, поймала меня тут Белосельская и звала сегодня на бал. Завтра думаю не ехать в Собрание, потому что опять у Исленьевых, а там и полно.

В субботу было у меня множество твоих почтамтских; все толкуют одно, не могут привыкнуть к твоему отсутствию, а там явился и сам Рушковский в крайней слабости, но в претензии, что у Одинцова и прочих экспедиторов одно с ним шитье на воротнике; а как сделается очень грустен, то ему и скажут: «Да зато нет, ваше превосходительство, шитья на клапанах, вот». – «Очень хорошо! Но вот на клапанах, вот евто, на клапанах-то не так-то видно, рука или шляпа-то закрывают клапаны – вот какая беда! Не перемените ли вы это?» Дайте московскому почт-директору шитье по всем швам и шитую шляпу и сапоги!

Александр. Москва, 28 декабря 1820 года

Вчера плясали мы у княгини Белосельской: бал огромный, нарядный. Я вспомнил Тургенева, которого видел тут отличающегося. Боголюбов в больших хлопотах, всех разуверивает, что не женится, а мнимая невеста чуть не плачет, что дают ей такого муженька. Он в пять минут успел мне наговорить тьму новостей. Мне дела до него нет, да и все его и здесь знают довольно, однако же я советовал ему не говорить другим остроту Гурьевой: она вредит нашему другу. Боголюбов рассказывал мне, что Гурьева, разбирая Реману свои болезни, прибавила: «Прибавьте ко всем этим страданиям карбонариев, Магницких и Тургеневых, которые камнем сидят у меня в желудке и коих не могу переварить». Это касается до Николая, следовательно, и до Александра. Сказывал также, что княгиня Лович выкинула и смертельно больна, хотя Вяземская говорит, что первое только справедливо, а второе – нет. Между прочими вздорными новостями поместили ту, что тебя в Царьград на место Строганова.

Константин. С.-Петербург, 31 декабря 1820 года

Самый тяжелый день: почта приходит иностранная, отправляется их отсюда куча, и еще курьер в Троппау, или, теперь лучше сказать, в Лейбах. Прошу управляться! Как бы то ни было, я с тебя всегда начинаю, так и теперь. Тургенева исстари щеголиха, только кто ей дал право носить пожалованный сыну перстень? Александру гораздо лучше, и если б не слабость, так он, верно, сегодня пустился бы на бал к Нарышкину, куда и аз собираюсь. Николай Тургенев едет завтра с дилижансом в Москву.