Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг. - [267]

Помнишь ты место на Кузнецком мосту, которое отдавал нам покойный Тормасов для выстройки дома с лавками? Ну! Теперь Дмитрий Павлович Татищев тут строить хочет. Урусов послал ему смету в 500 тысяч рублей; но зато и доход будет огромный, а в городе прибавится прекрасное здание.

Александр. Москва, 10 декабря 1820 года

Вчера, прервав писание письма к тебе, поехал я к Волкову, тут нашел я Башилова, и три Александра пустились в «Красную шапочку»; но, увы, пьесу давали не в театре комической оперы, но в театре Пашкова на Моховой. Башилов, как истинный парижанин, держал французскую брошюрку в руках и немилосердно критиковал перевод, хулил голоса, машины, оркестр и проч. и, наконец, от усталости замолчал. Народу было тьма, и это было главное для Медведевой и Окуневой. Мы трунили над Волковым, потому что в пьесе барон-волокита называется волком. Потом поехали к Волкову, болтали, трубка за трубкою, и не видели, как ударило час.

У Настасьи Дмитриевны Афросимовой был удар на этих днях, а она все не теряет военной дисциплины в доме: велит детям около себя дежурить по ночам и записывать исправно и ей рапортовать по вечерам, кто сам приезжал, а кто только присылал спрашивать о ее здоровье. Ежели сделается с нею несчастие, то жалка будет бедная ее дочь; но я полагаю, что без матери скорее она выйдет замуж, нежели при ней. Все этой маменьки боятся смертельно; да и есть чего, признаться. В воскресенье у нас бал в Собрании в честь государева рождения. Чтобы не было пусто, мы приглашаем 250 купцов с их семьями, а то мало еще записавшихся вновь.

Каменский Дмитрий Николаевич меня прервал, долго просидел, звал обедать к себе, а он едет в Полтаву, рассказывал, что Булгари присваивает себе неправильно и мимо ближайших родственников имение умершего князя Кантемира, который тем менее мог сделать завещание в пользу Булгари, что он был в сумасшествии и имение его в последние 18 лет управлялось опекою. Говорят, что Каподистрия хлопочет за Булгари, но, видно, он не знает дела подробно. Впрочем, и я повторяю только слова Каменского, который хотя и ближе родня Булгари и Кантемиру, но хлопочет для бедных родственников: они не в силах тягаться, не имея ни средств, ни покровительства.

Александр. Москва, 13 декабря 1820 года

Я обедал вчера у князя Дмитрия Владимировича. Рушковский сел возле меня, заговорил. Сказывал, что получил род реприманда [выговора] за дилижансы; оправдывался, хотя я, право, не судья ему. Чудак! На хорах за обедом пела каталаниевское «ура» певица здешнего театра Ветрошинская. Рушковский так зарапортовался, что начал аплодировать; но более меня насмешило, что он мороженое ел вилкою, а между тем рассказывал о дилижансах, так что все мороженое падало на штаны несчастного генерала Гурко, возле него сидевшего.

В субботу был у нас пир хоть куда. Играли в три стола: один вист сотенный, другой 50, а третий, наш, 30. В первом отличились: Фавст, Карнеев, князь Оболенский, что женат на Нелединской, и Керестури. Во втором фигурировали тесть, Дмитрий Нарышкин, Лунин и Спичинский, – этот сам назвался и явился с Чижом; нечего делать! А в нашем тридцатном висте были: княгиня Хованская, Осипов, Башилов, Чиж и я. Сверх того были: Волков, Софья Сергеевна Обрескова и некоторые другие, не игравшие. Был Риччи. Как все разъехались, он сел за клавикорды и долго нас восхищал своим пением.

Вчерашний день был тяжел для меня. Поутру ездил поздравлять князя, потом не мог не ехать во Вдовий дом, где начальником добрый Нарышкин; там слушал и обедню, и было посвящение семи вдовиц в сердобольные сестры; учреждение прекрасное, но куда трудно выполнить все обязанности, которые самые христианские! Клятва, ими приносимая, прекрасная. После было тут молебствие; преосвященный надел на них кресты, их отличающие от обыкновенных вдовиц. Мы позавтракали; тут были князь Дмитрий Владимирович, члены Опекунского совета и некоторые друзья П.П. Глядь на часы: час! Ехать в Слободу и воротиться к князю обедать – далеко. Я – к Чижу; просидел у него до половины третьего, отогрелся, а там трое в карете (свою отпустил я домой) графа Федора Андреевича Толстого поехали на обед, где было 120 человек, все в шитьях, славный вид. Я бы взял себе только брильянты, которые были на трех матадорах: Юсупове, Кутайсове и Обольянинове, и был бы богат. Конечно, имели они на себе на миллион! Дома я отдохнул, выпил чаю, а в девятом часу поехал в Собрание. Чтобы оное наполнить, позвали мы 200 купцов с семьями их. Всех было до 800 человек, записалось еще до 500 человек, между коими до 200 мужчин. Кажется, пойдет хорошо. Танцевали довольно. Засиделся, застрял я у Митюши.

Константин. С.-Петербург, 14 декабря 1820 года

Ну, сударь, в воскресенье был я на балу во дворце. Вот почти год, что я там не показывался. Много все мне наговорили комплиментов насчет почт, перемен и проч.

Императрица Мария Федоровна подзывала меня и очень милостиво со мною разговаривала, желала иметь подробности об успехе дилижансов, весьма хвалила это заведение и проч. Потом, дожидаясь ужина, мы с Закревским, Лонгиновым и Пакратьевым сели играть в вист по 30 рублей. Я, выиграв три роббера, протанцевал польский с Татищевой, которая была прекрасна, и в час благополучно отправился домой. Много нашел я тут знакомых, которых с год не видал, и много приятных, между прочими Гамильтона. Он в генеральских эполетах, чем-то командует в Ревеле, на волос не переменился. Не мог я понять, отчего не было Тургенева.