Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг. - [262]

Статья наша очень кстати попала в «Сын Отечества». Она подлинно интересна. Теперь штурмую я «С.-Мавру». Ее берет наш Сенявин, бывший тогда капитаном. Это дает мне повод делать размышление об этом достойном лице; я приглашаю читателей себе «Записками» Броневского, в коих Сенявин является на поприще пространнейшем, достойном великого его духа, способностей и славы русского флага.

Меня очень приятно заняла и насмешила антикритика на Воейкова, разбиравшего поэму молодого Пушкина. Писано чрезвычайно остро и колко до жестокости. Насмешники возьмут сторону Кривцова, я не думал, что он так силен, он очень даже прекрасно рассуждает о литературе русской. Кажется, Воейков будет довольно умен, чтобы молчать и сим прекратить бой, конечно, неравный. Я читал жене, и она смеялась, как и я. Пришли нам поэму «Руслана», ежели она напечатана; я ее не читал еще.

Ну, поспевает восьмое чудо в свете! Евсей пишет, что в воскресенье не будет уже работника ни одного в доме, что все кончится к этому дню. Итак, в субботу мы отправляемся в Москву, куда сегодня посылаем обоз последний. Атакуют меня со счетами, страшно подумать!

Константин. С.-Петербург, 28 октября 1820 года

Третьего дня наконец граф Нессельроде получил ожидаемого так долго курьера, и в тот же день пустился в путь в шестом часу вечера, несмотря на дождь, снег и слякоть. Помучается он дорогою, да и бог знает, когда приедет в Троппау, ибо фельдъегерь из Варшавы ехал десять дней. Управлять министерством в его отсутствие велено Дивову, сенатору, что управляет архивом Иностранной коллегии, но не Родофиникину, как было все думали. Новостей из Варшавы только, что Константин Бенкендорф назначен министром в Штутгарт на место князя Козловского, коему из оклада оставлено 3000 с курсом и дозволено остаться в чужих краях. Сверчков сделан камергером. Об Али-паше уже говорят, что он, не находя средств обороняться с 400 солдатами, запершись в крепостцу, когда видел, что уже до него добираются, полетел на воздух, как Мустафа Байрактар, и тем отнял у султана удовольствие украсить сераль его головою. Сергей Тургенев пишет, что в Царьград привезли несколько голов, что ожидали головы сына Али-паши, Вели-паши, и его племянника, взятых в плен, что курьер встретил дорогой несколько мешков с головами. Вот подлинно головорезы!

В 30-й день августа барон Строганов дал великолепный обед, на который звал всех русских подданных, даже купцов, и кончил день прекрасно. У этих купцов, инородных подданных, много старых дел, которые судятся при миссии. Строганов после обеда сказал им, что в этакий день не надобно расставаться в несогласии, и всех их сблизил и помирил. Нельзя достойнее праздновать день нашего ангела. Вечером весь дом, набережная, сад были иллюминованы, и множество из Царьграда приезжало народу к зрелищу, для них необыкновенному.

Через неделю сбираются дать бал. Славно! Это стечение народа доказывает также, что чума прошла. Третьего дня был у меня утром Д.П.Трощинский, застал меня врасплох в кабинете и посидел у меня. Много хвалил порядок теперешний в почтамте, весьма меня обласкал. Он отправляется сегодня в Москву, вероятно, проживет у вас до первого пути, а там пустится навсегда в свое имение. Не худо бы тебе к нему съездить, где он пристанет. Спасибо ему: батюшку поминает. А.И.Марков сюда приехал и намерен навсегда здесь поселиться. Уверяет, как сказывают, что в Москве скучно. Не могу с ним согласиться. Старуха Гурьева намерена, по приказанию доктора, ехать во Флоренцию, но, кажется, упустила время и останется здесь до февраля.

Слава Богу, любезный друг: дело о возвращении мне почт-директорской деревни кончено, и указ подписан 11 сентября в Варшаве. Хотя я и потерял месяцев девять, но как быть, мог бы и совсем не получить; а теперь это все-таки будет подспорьем для дома.

Константин. С.-Петербург, 29 октября 1820 года

Лева [Лев Александрович Нарышкин] встретил Жуковского около Кенигсберга; его раза четыре опрокинули дорогой; авось-либо родятся стихи от падения. С поэтами то хорошо, что всякое приятное и неприятное обстоятельство полезно для публики: они находят, что лучше сказать в стихах, что с ними случается, чем в прозе.

Александр. Семердино, 31 октября 1820 года

Мне кажется, что при государе не было бы этой истории в Семеновском полку, который всегда был отборный; видно, Шварц, пользуясь отсутствием императора, слишком много себе позволял, или мучил людей, думая перещеголять другие полки. Все пакости делаются у нас иностранцами. Свой своему поневоле брат. Наш солдат очень терпелив, и тут не был он никем подстрекаем. Жаль, что такой видный полк будет раскассирован, но этот пример нужен. Я думаю, Шварца тем более ненавидели, что он заступил место Потемкина, которого очень любили.

Да и в Москве многие вострят зубы на дилижансы, не у вас одних; все спрашивают, когда пойдут они в ход; вся Москва собирается в Петербург, кто за 95, кто за 45.

Заводите: это слишком полезно, чтобы не идти хорошо, а тогда заведутся и по другим трактам, особливо по Рижскому.

Константин. С.-Петербург, 2 ноября 1820 года

И старик Яблонский умер! Был на балу, мороженым простудился и через десять дней кончил жизнь. Его третьего дня хоронили; на кладбище на Васильевский остров перевезли еще по мосту, но вскоре мост развели, и вся процессия, архиерей с певчими и проч. остались там гостить! Бутягин, племянник покойного, приехал накануне, был на похоронах, но догадлив: проводил только до моста. Он здесь с женою и детьми, нанял Лобанова (министра) дом, уверяет, что за 15 тысяч, и намерен прожить с нами год, если не раздумает, за что не ручаюсь.