Братья Берджесс - [89]

– Брат будет помогать нам, пока мы не обустроимся, – повторяла она.

Ее брат жил в Найроби, где тоже была сомалийская диаспора.

Омад не хотел переезжать в Найроби.

– Нас и там ненавидят, – говорил он.

Хавейя не пыталась спорить.

– Зато ты многих там знаешь – Рашида, Нода Ойю, двоюродных братьев и сестер. И там наши дети останутся сомалийцами. Здесь они могут остаться мусульманами, но не сомалийцами. Они станут сомали-американцами, а я этого не хочу.

Абдикарим понимал, что он с ними не поедет. Слишком много раз ему пришлось сниматься с места и строить жизнь заново, он был не в силах пойти на это еще раз. Здесь у него кафе, дочь в Нэшвиле, внуки, которые могут скоро приехать в гости, а то и вовсе остаться жить с ним. Абдикарим втайне мечтал об этом – как внуки работают в кафе с ним вместе. Что же до его молодой жены Айши, она иногда присылала фотографии сына, но сердце Абдикарима они совсем не трогали. Выражение лица у мальчика всегда было неискренним, а в последний раз он вообще ухмылялся, совсем как мальчишки-адано с Грэтем-стрит – так, будто нет на свете никого, кто бы любил или учил его.

Абдикарим понимал страхи Хавейи. При нем ее дети пытались говорить с родителями по-английски и в болтовне друг с другом бросались американскими словечками. «Это мегакруто!» «Реально бомба!» Конечно, они впитывают в себя все больше американского. Они станут народом, название которого пишется через дефис. Сомали-американцами. Как странно, думал Абдикарим, в этой стране люди тешат себя мыслью, что все сомалийцы – пираты, и с этой самой страной они будут связаны дефисом. Весной сомалийские пираты убили капитана китайского корабля в Аденском заливе. Это событие всколыхнуло диаспору в Ширли-Фоллс, все были возмущены. Но репортеры не хотели, – а может, просто не могли понять, что прибрежные воды Сомали загрязнены ядовитыми отходами, ловить рыбу в них больше нельзя. Американцы в самом деле не понимали, на что может толкнуть людей отчаяние. Гораздо проще и уж точно приятней думать, что в Аденском заливе безраздельно правят сомалийские пираты. Америка поступала с ними как сумасшедший родитель. В чем-то она была открытой и великодушной, а в чем-то – пренебрежительной и жестокой. Абдикарим сжал пальцами лоб. Он сам именно так и относился к своему единственному выжившему сыну, сыну Айши. Осознав это, он с большим снисхождением подумал не о сыне, но об Америке. Жизнь – сложная штука, и решения в ней принимаются…

– Завтра я посоветуюсь с Маргарет Эставер, – сказала Хавейя и посмотрела на Абдикарима.

Он кивнул.

Кабинет Маргарет Эставер был отражением своей хозяйки – неприбранный, домашний и уютный. Хавейя сидела и наблюдала за женщиной, которую успела полюбить. Волосы Маргарет выбивались из-под кое-как удерживающей их заколки. С того самого момента, как Хавейя поделилась с ней своими планами, Маргарет смотрела в окно.

– Я думала, вам нравятся светофоры, – наконец произнесла она.

– Нравятся. Очень нравятся. Люди следуют их указаниям. Мне очень нравится конституция. Но мои дети… – Хавейя развела руками. – Я хочу, чтобы они выросли африканцами. А здесь это невозможно.

Она принялась повторять: у брата свое дело в Кении, муж согласен переехать… Она все повторяла и повторяла.

Маргарет кивнула.

– Мне будет вас не хватать.

Внезапный порыв ветра зашелестел листьями и захлопнул приоткрытое окно. Хавейя резко выпрямилась, подождала, пока успокоится сердцебиение, и призналась:

– Мне тоже. – Она остро чувствовала боль от этого разговора. – Вы делаете очень важную работу.

Маргарет Эставер устало улыбнулась ей, снова открыла окно.

– Извините, вечно хлопает. – Она сунула между рамой и подоконником толстую книгу и повернулась к Хавейе.

Хавейя же пребывала в тихом шоке, заметив, что окно подперто не чем иным, как Библией.

– В Америке все вертится вокруг личности. Самореализации. Куда ни пойдешь – к врачу, в магазин, какой журнал ни откроешь, везде это «я», «я», «я». А в сердце нашей культуры общество и семья.

– Я знаю, Хавейя, – ответила Маргарет. – Вы можете не объяснять.

– Но я хочу объяснить. Я не желаю, чтобы мои дети росли с чувством, что они – как сказать? – имеют право. А здесь принято воспитывать детей именно так. Дети здесь говорят то, что думают, даже если это неуважительно по отношению к старшим. А родители этому радуются – ах, как хорошо, дитя выражает свое мнение. Мол, пусть мой ребенок знает: у него есть право.

– Это не совсем так. – Маргарет сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. – Я общаюсь с многими семьями, и поверьте, немало местных, американских детишек не чувствуют за собой никакого права. Они даже не чувствуют себя любимыми. – Хавейя ничего не ответила, и Маргарет сдалась: – Впрочем, я понимаю, о чем вы.

– Да, я ведь имею право на собственное мнение. – Хавейя попыталась пошутить, но увидела, что Маргарет не до шуток, и добавила серьезно: – Спасибо вам.

Маргарет встала.

– Вы правильно делаете, заботясь о будущем своих детей.

Хавейя тоже поднялась. Она хотела сказать: Маргарет, в Сомали вы не были бы одинокой. У вас были бы братья и сестры, и дядья, и тети, вы всегда находились бы в кругу семьи. Вы не возвращались бы каждый вечер в пустой дом. Но Хавейя промолчала. Возможно, Маргарет совсем не против пустого дома. Кто разберет, чего на самом деле хотят американцы. (Иногда ей думалось, что всего. Они хотят всего и сразу.)