Братья - [6]

— Решает не сила, а идеи и люди, ты сам это знаешь. Ты на себя надеешься? А забыл, что мы — от одних отца и матери?

Антон поднял голову — Камышов с вызовом смотрел на него.

— Ошибку, дорогой мой, даешь, — распаляясь, продолжал Камышов. — И ошибка твоя в том, что ты самой жизни не веришь, не доверяешь ей, а потому и считаешь, что её «организовывать» нужно, всегда и всюду, до всякой мелочи последней. Потешу у вас, «организаторов», и люди — только стадо, и его постоянно взнуздывать надо. А они кроме того еще и люди. И вот они-то и есть сила. У меня союзников миллионы, — столько, что все вы, «организаторы», без остатка потонете в них. На стадо рассчитываете, на бессловесность, на то, что вы стадо в железы взяли? И думаете, что вы стадо это в животных или в рабов покорных превратите? Ошибаешься: никогда вам этого не добиться! Выньте у человека мозг и душу — тогда согласен, а до этого — нет большего вам врага, чем стадо человеческое. Верно, вы хитры, умны, умеете стадо вокруг пальца обводить, да это до поры, до времени: у стада ведь не только желудок, а и чувства человеческие есть. И вожаки другие найдутся. Заметь: в нашем прошлом все было, трудности, муки, жестокость, — а вот вашего, вами заведенного порядка, еще не было. Потому что русский человек умел всякое скотство и жестокость душевным теплом лечить, сглаживать, и этим преодолевал и скотство свое, и муки. А вы от тепла-то, от души отказались, на одно брюхо да на хитрость поставили, — от них и весь ваш порядок, на «огне и крови» построенный. Так ведь и лисица, и волк только хитростью и брюхом живут — с ними вы людей сравняли? А себя в богов превратили? Ну, раз не было этого никогда у нас, то и не будет: не вы нас, а мы вас в порошок сотрем. Сама жизнь, вот эта «нормальная», серенькая, с которой вы ничего сделать не можете, как ни насилуете её, измочалит вас. Потому что вы руку на то подняли, на что не человеку её поднимать. И этим только себя искалечили, свою душу уничтожили — от этого и бесчеловечие ваше, от этого всё, к чему ни прикасаетесь вы, сразу в мертвечину обращается. А у людей душа жива, расшевелим её — от вас одно скверное воспоминание останется…

Антон передернул плечами, деланно зевнул, посмотрел на часы.

— Что ж, попробуй. Тебе не запретишь. А мне пора, половина второго. Завтра ехать, вставать рано. Провожай меня.

— Иди. Обо всем переговорили, больше не о чем.

— Да, разговорчик чисто русский получился, — пробормотал Антон, не смотря на брата и надевай фуражку. — Говорил тебе, не надо затевать: разговор вполне бестолковый. Ну, выпроваживай меня.

Следя за братом, Камышов не сдвинулся с места. Он успокоился после своей вспышки, в глазах его засветился уже насмешливый огонек.

— Я тебя не держу, иди.

Антон удивленно взглянул.

— Я подумал: а пусть сам идет, — насмешливо продолжал Камышов. — Может, нарвется на кого, глядишь, до МГБ дойдет, что полковник Камышов был у брата-эмигранта в гостях. Что тогда и в вашей самоутверждающейся личности получится, хотел бы я знать?

Антон нахмурился:

— Дуришь, Костя. Этим не шутят.

Смеясь, Камышов достал ключи и пошёл к двери.

— Эх, дорогой, тут, поди, и собака зарыта! Конечно, шучу, а ты, Аника-воин, перепугался. И с перепугу идеологическую надстройку над базисом страха возвел. Ну, не так разве? Ты подумай об этом хорошенько, на досуге, — с издевкой шутил он, открывая дверь. Ничего не ответив, Антон молча вышел.

Спускаясь по лестнице, Камышов посвечивал карманным фонариком перед собой, на широкую спину идущего впереди брата; в голове плыло обрывками: «Вот и все. А чего другого можно от него ждать? Упрям, чертушка. Ой, упрям! Крепкий орешек, — а раскусывать надо. Ничего не поделаешь: зубы обломай, а раскуси. Задача!»

Выпустив брата на. улицу, Камышов показал направо:

— До угла дойдешь, поверни, увидишь вокзал. А там и отель твой.

Антон полуобернулся, протянул руку:

— Прощай, сказочник.

Камышов задержал его руку в своей:

— Надо бы на тебя злиться, да злости нет. Видно, вас не переучишь, авось сама жизнь выучит. Как говорится, не поминай лихом, и я тебя так не помяну. А там, глядишь, перемелется, — да молоть-то, заметь, вместе бы надо, чтобы вместе из ямы выбираться. Так, что ли?

Антон освободил руку, насмешливо сверкнул глазами:

— А может, порознь удобней? В целом всё равно выйдет вместе, — не ожидая ответа, повернулся и пошёл.

«Нечего выкручиваться!» — мысленно откликнулся Камышов. Он постоял, посмотрел вслед, пока фигура брата не растаяла в тени домов. Шаги замолкли — ночная тишина стала непроницаемой. Камышов глубоко и спокойно вздохнул! На душе было тихо и только чуть грустно. «Что ж, всё ясно, как тульский самовар. И можно ложиться спать», — улыбаясь, прошептал он и поднялся к себе.