Братва: Век свободы не видать - [10]

Но так как этап обратно на зону был только один раз в неделю, то пришлось тормознуться в переполненной душной камере на несколько дней. Против лома нет приема, как говорится. А против тупой бездушно-бюрократической машины нашей задрипанной пенитенциарной системы — в особенности.

Как старый лагерный волк, имеющий к тому же в биографии послужной список из одних только особо тяжких статей Уголовного кодекса, я в тюрьме пользовался заслуженным авторитетом и сразу был поставлен братвой «смотрящим» в свой «хате» — этаким князьком, который должен разруливать все проблемы в камере, строго основываясь на воровском законе.

Несмотря на то, что на площади в двадцать пять квадратных метров размещалось почти шестьдесят «тяжеловесов» — мужиков, проходящих по тяжким статьям, — и спать им приходилось в три смены, камеру никакие эксцессы и разборки не сотрясали. Оно и понятно. Когда твой сосед по шконарю точно так же «социально опасен», как и ты, скандалить и качать права по пустякам как-то мало хочется. Да и тот факт, что по чисто тюремной моде у всех сокамерников имеется в наличии супинатор — вынутая из подошвы башмаков, бритвенно заточенная о цементный пол железка, — был отлично известен каждому.

Но в последний день перед моим этапом в родные пенаты — на зону то бишь — произошла все же одна небольшая неприятность, потребовавшая прямого вмешательства «смотрящего».

Дело случилось в воскресенье. На обед в этот день всегда давали гороховый суп, с вожделенным нетерпением ожидаемый братвой всю остальную неделю. Гороховый суп со свининой был настоящим «праздником живота» по сравнению с обычной тюремной баландой из рыбьих голов с пшенкой или требухи с гнилой капустой.

Хипиш начался сразу после обеда. Какой-то мужик, промаявшись на ногах ночь и утро в очереди на благословенный шконарь, так разоспался, кретин, что прозевал дневную хавку. Продрал зенки он только тогда, когда камерная публика жадно заскребла ложками по дну шлемаков алюминиевых тарелок, в натуре, сильно смахивавших на шлемы или каски. Такими железными головными уборами щеголяли вояки времен первой мировой войны.

Разбудить бедолагу на обед никто и не подумал. Известное дело — в тюрьме каждый сам за себя и на нужды ближнего всем глубоко наплевать. А кто не успел — тот опоздал, как очень метко-жестко говорится. На полном серьезе и без малейшей доли иронии. Просто констатируя тот факт, что твои проблемы — это исключительно только твои личные проблемы.

Но у «смотрящего» положение иное, поэтому я был вынужден как-то прореагировать, услыхав обиженно-возмущенный вопль из угла камеры, где у меня размещалась «пехота» — рядовые уголовники, не успевшие снискать себе приличной славы на ниве преступлений. В основном — бытовые мокрушники, завалившие наглушняк по пьяни либо собственную жену, либо собутыльника. Шелупень всякая, короче.

Я неохотно поднялся со своего козырного шконаря у единственного окна и направился на звук, грубо нарушивший спокойную камерную идиллию. В арьергард ко мне тут же пристроилось двое крепких подручных, обязанных постоянно страховать «смотрящего» от возможной опасности со стороны какого-нибудь внезапно сбрендившего сокамерника.

— Что за хипиш, а драки нет? — доброжелательно спросил я у какого-то худосочного мужичонки, забавно скуксившегося поношенным морщинистым личиком, и визуально определяя, «дымится у кадра крыша» или его просто обидели — вот он и разоряется, как какой-то потерпевший фраер.

— Монах, у меня суп внагляк увели! — прояснил ситуацию жалким плаксивым голосом старик, с пробудившейся надеждой хлопая на меня выцветшими собачьими глазенками.

— Разберемся! — твердо пообещал я, оборачиваясь к молодому камерному шнырю. — Сколько шлемаков получал на хату, браток? Обсчитался, по ходу, падла?!

— Пятьдесят девять — ровно по числу здешних харь! Гадом буду! — противно заверещал шнырь, явно до смерти перепугавшись, что станет сейчас «крайним».

— Это очень даже легко проверить, — усмехнулся я и велел подручным наскоряк пересчитать алюминиевые тарелки.

Посадочных мест за длинным деревянным столом было лишь двадцать, поэтому ребята сразу принялись за тщательную ревизию шконарей, где питалась основная масса осужденных. Их оперативные старания тут же увенчались полнейшим успехом.

Возможно, Кучер и не попался бы, но его подвела излишняя нервозность — мои костоломы бдительно засекли, как он запихивает ногой второй пустой шлемак себе под шконарь. Спалился с поличным, идиот.

С победным гоготом ребята вытолкали бедного Кучера на середину камеры, предварительно напялив ему на башку злополучный лишний шлемак и тем сделав его сильно похожим на смешного рыцаря Дон Кихота из известного фильма.

За крысятничество — то есть за воровство у своих, кара полагалась по нашему закону весьма суровая. В лучшем случае — отстегивание почек и печени, в худшем опускание человека. Превращение «крысы» в петуха то бишь.

Но я вдруг вспомнил, совсем не к месту, что Кучер мой близкий земляк, и мне стало его где-то даже жаль децал. Да и инвалидом он, по сути, являлся, на затылке вместо выбитой кости имел металлическую заплатку. Еще в юности в драке удар топором.