Братва. Пощады не будет - [8]

– Тем более! – засмеялся Генрих. – Ладно. Покемарь децал. Позже побазарим.

Жора не заставил себя уговаривать, обессиленно уронил голову и больше не подавал никаких признаков жизни.

Серый с Дантистом встали, как солдаты перед командиром, ожидая от таксиста приказаний.

– Садитесь! – махнул тот рукой. – Как водичка? Ништяк?

– Первый сорт!

– Как парное молоко!

– Отлично. Отдохну немного от служения Родине и Отечеству! – Генрих скинул одежду, удобно прилег на песочке.– Забавная, скажу я вам, эта штучка – жизнь, братишки! – сладко зевнул он, интеллигентно прикрыв рот ладонью.

Тамара присела рядом с ним. Ее карие глаза задумчиво смотрели на воду.

Я даже позабыл про карточное поражение, глядя на Тамару. Это была стройная девчонка лет двадцати с длинными вьющимися черными волосами, с приятным, по-детски чуть капризным выражением лица. Ее изящная, аппетитная фигурка притягивала жадные, плотоядные взгляды всех ребят.

Генрих, явно по-хозяйски, положил голову на колени Тамары. Та снисходительно усмехнулась и нежно-ласково провела ладонью по его курчавой шевелюре.

– Скучно что-то, – томно вздохнул таксист.

Серый с готовностью взял гитару и стал старательно настраивать струны.

– Нет уж, уволь! – притворно испугался Генрих. – Только не это! С гитарой Жорик мне уже все мозги перетрахал! Дантист, глянь-ка в машине на заднем сиденье.

Дантист, покачнувшись, встал и приволок кассетный магнитофон.

В скором времени все птахи в лесу сильно перепугались: из мощного динамика понеслись лихие вопли ансамбля «ХУ». Пташки волновались не напрасно – голоса певцов смахивали то на вой, то на мяуканье, то на плач изголодавшегося волка, жалующегося на луну.

Стая птиц поднялась в небесную синь и упорхнула подальше от опасного соседства.

Лишь сороке, казалось, шизоидные выкрики ансамбля пришлись по душе. Она устроилась недалеко на ветке, восхищенно вертя маленькой головкой и треща без умолку, словно даже солидарно подпевая.

А может, она, наоборот, сердилась и выражала тем свое бурное птичье недовольство.

– Вот это я понимаю – современная цивилизация! – мечтательно заявил Генрих. – Не то что наша балалаечная пьяная Русь! Знаете, ребятишки, сколько «ХУ» зашибает за одно турне по Штатам? Два миллиона долларов! – он завистливо вздохнул. – Вот настоящая красивая жизнь!

Генрих вдруг вспомнил обо мне.

– Новенький, что ли? Серый, почему я не в курсе?

– Да нет, это так... Жора с ним в карты шпилит.

– А-а! Цыпленок! Неравнодушен, значит, к дензнакам? Логично! Но поосторожнее, дружок. Жорик дока в этом деле. Талант! Враз ощиплет. «И радостно не вой, – как в песне поется, – ты бежишь домой раздетый и босой!» Информация к размышлению – сопли и слезы позднего раскаяния Жорика не разжалобят! Давай задний ход, мальчонка, пока времечко позволяет!

– Я не цыпленок! И не лезь в мои личные дела! Тебя они нисколько не касаются! – процедил я, еще более распаляясь, заметив заинтересованно-удивленный взгляд Тамары.

– Брось, Джонни, не связывайся ты с ним! – шепотом посоветовал Дантист.

– Нет, ты – цыпленок! – не меняя удобной позы, словно выдавливая из себя слова, смакуя, сказал Генрих, хищно прищурясь. – А сейчас ты к тому же станешь еще и жареным!

Он скользнул взглядом по Серому и Дантисту. Те послушно поднялись и направились ко мне.

Дантист сочувственно вздохнул, а Серый оскалился в злобной ухмылке.

Как говорил вождь мирового пролетариата: промедление – смерти подобно!

Поэтому я быстро прыгнул к своей одежде и мигом выхватил из кармана медный презент Дантиста.

«Попробуйте-ка меня сейчас взять, чайки облипанные!»

Серый растерянно огляделся – ни камней, ни палок поблизости не наблюдалось.

– Крутой пацан! – улыбнулся Генрих. – Уважаю! Признаю, ты не цыпленок, а матерый волчара! Не хотел бы я повстречаться с тобой в темном переулке... Мне бы с десяток таких хватов – весь мир перевернули бы запросто, без всяких там идиотских рычагов Архимеда! Ха-ха!

Серый и Дантист, будто ничего и не произошло, снова устроились на бережку.

Солнце стояло в зените. Прошитый его агрессивными лучами, даже слабенький бриз с реки рассеялся и сховался, спасаясь в густой тени листвы, лишь легким пошевеливанием в ветках напоминая, что еще жив.

Тамара, кокетливо изгибаясь, стянула через голову цветастое полупрозрачное платье-мини и осталась в голубеньком купальнике.

Когда она шла к воде, соблазнительно покачивая главной своей достопримечательностью, мы восхищенно уставились ей вслед. Тонкий импортный купальник совсем не скрывал, а, наоборот, подчеркивал замечательные прелести ее гибкого тела.

– Не насилуйте девочку глазами, братва! – усмехнулся Генрих. – Она пока не про вас!

Дантист бросил на Тамару последний алчный взгляд и потянулся к плетеной бутыли. Серый зло сплюнул и перевернулся на живот. А я зарыл ноги в прокаленный песок. На душе было и легко, и как-то грустно.

«Вот ради таких мужики, не раздумывая, идут и на подвиги, и на преступления... И прыгают с отчаяния в пролеты лестниц», – подумалось вдруг мне.

По грудь зарывшись в теплый песок, я почувствовал себя как-то по-особенному. Будто, как дерево, расту на земле.

«Все мы оттуда, – улыбнулся, засыпая. – Все в землю ляжем, все прахом будем...»