Братик - [13]
Эра абсолютного безвременья. День -0,122
Не сообразил. Пришлось избить.
Эра абсолютного безвременья. День -0,121
Засранец проплакал всю ночь. Не пошел в школу. Все утро под моим присмотром драил кухню, потом ползал на карачках, мыл пол (а не хрена было в ботинках по всей квартире шататься). Он был весь такой приниженный и несчастный, что я едва не разжалобился. Хотя, нет, все же разжалобился немного. Помог ему помыться потом, растирал полотенцем. Долго гладил по спине и по голове…
Эра абсолютного безвременья. День -0,119
Сорвался на Хиппи и Кику - ленкиного шурина. Думал, разорву уродов безмозглых. Невнимательные, незаинтересованные. Не партнеры серьезные, а сорняки совковые какие-то. Напугал их, конечно. Что говорить, я даже сам напугался. Потом, когда успокоился.
Ненавижу, когда меня подводят.
Весь вечер сидел в комнате Сахи.
Пил с ним очень горячий, очень крепкий чай. Невозмутимый Саха разминал своими цепкими пальцами мне плечи. Монотонно бормотал что-то про законы кармы и что мне нужно пощадить себя и окружающих. На мои язвы относительно того, что его доля в моем проекте меньше десяти процентов, то-то он так спокоен за успех всего предприятия, непонятно к чему заявил:
– В тебе, Стас, живут восемнадцать демонов. Если ничего не сделаешь, они тебя разорвут.
– Я атеист, - хмуро огрызнулся я, стряхивая его руки. - Нету никаких демонов.
– Как знаешь, - Саха легонько хлопнул меня открытыми ладонями по плечам. - Мое дело предупредить.
– Покуришь со мной? - чувствуя себя неожиданно брошенным и одиноким спросил я.
– Покурить - покурю. А потом иди к себе. Твой ганимед уже два часа как под дверью мнется.
– Мой кто?
– Шурка твой. Все - иди. Все равно ничего уже не соображаешь.
Я вяло улыбнулся Сахе, благодарно хмыкнул:
– Супер-мозг - вещь в хозяйстве чрезвычайно нужная.
Он вздернулся, усмехнулся.
– Иди уже.
За дверью и правда сидел на корточках мой братиш. Внимательно всмотрелся мне в лицо, будто искал что-то в моих глазах и боялся найти.
Я подал ему руку, помогая встать.
– Все в порядке, Шур. Пошли спать.
За окнами лизала стекла непроглядная ночная темень, да скрипели нагие нищие клены.
Эра абсолютного безвременья. День -0,109
Все уроды. Безрукие, безъязыкие. И безмозглые.
Лишу всех долей. Выдам по пять штук и пусть валят. Новых найду.
Не таких козлов! Не лохов!
И Шурка, жопа, опять посуду не моет. Засранец.
Руки уже опять на него чешутся. Но щажу.
Глаза пуганные, мокрые. Жалко.
Не верю…
Эра абсолютного безвременья. День -0,103
Смотрю в зеркало.
Зеркало смотрит в меня.
Мы оба видим одно и то же.
Чудовище.
Я превращаюсь в монстра.
Я…
Откуда во мне такая злоба. Внезапная, яростная, страшная.
Необъяснимая…
Ведь не верить же Сахе с его демонами и кармой?
Откуда? Раньше же не было.
Эра абсолютного безвременья. День -0,101
Только сейчас заметил: когда он улыбается, его улыбка - как осколок стекла. Сверкающая, как делает это всякое стекло, в солнечный день, в мелкой воде, среди разных там камешков.
Острое. Страшное, если наступить на него босой ногой.
Когда он улыбается, мне хочется встать перед ним на колени и возопить «Глори алиллуйя!»
Когда он улыбается, мне хочется ударить его.
Видимо, это и есть то, что люди называют…
Эра абсолютного безвременья. День -0,86
Новый год. Встречал его с моими дружками. Шурку не взял.
Хватит с него подарка. Сержусь.
В компании нажрались в полную усрачку. Это просто злой рок, но я правда легко пьянею и совсем соображать перестаю. Сразу.
Поэтому, наверно, я сегодня так зол.
Погано мне. Надоело все.
Домой хочу.
Эра абсолютного безвременья. День -0,66
Ну вот, осталось совсем немного.
Последний рывок - и у меня в руках чистые деньги.
Только б не сглазить.
Эра абсолютного безвременья. День -0,61
Ездили по нашим делам в Москву. Все серьезно так, пристойно, цивильно. Баня, герлы смазливые. Смотрел я, как они изгаляются, извиваются, сиськами-ляжками своими трясут, но так и не смог понять, как такое можно хотеть? Думал даже попробовать с одной из них, которая хихикала не так противно.
Да и зол я, честно говоря, на Шурку за все его последние выходки. Не знаю, разрядки что ли какой-то захотелось.
Выплеска, но… не могу. Не хочу я ее… ни одну из них не хочу.
Не хочу.
Эра абсолютного безвременья. День -0,28
Нет, я что ли виноват, что работаю как проклятый? Что не могу во всем на моих товарищей положиться? Нет у меня к ним такого доверия. Нет! Понимаешь?
Он, похоже, не понимает. Давненько я не видел Шурка таким обиженным.
Глаза злые, сухие, красные. Молчит, губы сжаты, как у пластмассовой куклы. Пока я распинался, взял свою подушку с кровати и перебросил ее на кресло. Вытащил из шкафа второе одеяло. Мол на диване буду спать, с тобой не лягу.
Черт! Ну я же не специально.
Нельзя же так все выворачивать, будто я нарочно забыл про его день рожденья.
Пришлось бежать вниз за тортом. В «Продуктах» в соседнем доме его любимой «Праги» не было, продавали только «Медовик». Вот уж редкая гадость… И тем не менее, я чуть было не купил, в последний момент передумал. Рванул на улицу Ленина в гастроном. Хорошо он теперь до 22.00 работает. Там, правда, «Праги» тоже не оказалось. Зато купил ему «Трюфель». Я же в тортах ни хрена не понимаю, но этот показался мне по виду вполне. И продавщица, Тамарка (в параллельном классе она со мной училась), очень советовала. Дорогой, правда, собака, ну да хрен с ним, ерунда.
В романе "Время ангелов" (1962) не существует расстояний и границ. Горные хребты водуазского края становятся ледяными крыльями ангелов, поддерживающих скуфью-небо. Плеск волн сливается с мерным шумом их мощных крыльев. Ангелы, бросающиеся в озеро Леман, руки вперед, рот открыт от испуга, видны в лучах заката. Листья кружатся на деревенской улице не от дуновения ветра, а вокруг палочки в ангельских руках. Благоухает трава, растущая между огромными валунами. Траектории полета ос и стрекоз сопоставимы с эллипсами и кругами движения далеких планет.
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.