Брат ты мой единственный - [3]

— Он был жестокий человек, — глухо сказал отец, — и очень сильный. Я просил его отдать пленницу мне, потому что полюбил вашу маму и хотел взять ее в жены. Но сотник Пахадыр отказал мне, и тогда я убил его.

— Как убил? — подался вперед Рашид.

— Зарезал ночью. — Отец вскинул голову и по очереди оглядел нас. — Я мог зарезать и его сыновей, но пожалел их. Я поступил неправильно, потому что оставил за спиной кровную месть. Той же ночью я выкрал вашу мать из шатра, где держали пленных, и увез с собой.

— А дальше, что было дальше? — жадно спросил Рашид.

— Дальше… — Отец опустил голову. — Дальше мы стали изгнанниками, потому что родня вашей матери не приняла нас.

— Я могла бы остаться, — тихо сказала мама. — Но не осталась, а через год на свет родились вы. Вам нелегко придется в жизни, дети.

— Почему? — спросил я. — Почему нелегко?

— Потому что вы сыновья предателей и изгоев, — ответила мама. — Поэтому у нас больше нет детей и не будет. И когда я думаю, как сложится ваша жизнь, мне становится страшно. Со времен войны православные и правоверные ненавидят друг друга. Они…

— Мы учили вас, что вы ни те и ни эти, — прервал маму отец. — Что вы никакие. Но это не так, дети: люди не могут быть наполовину никем. В вас течет и та, и другая кровь. Настанет время, и вам предстоит выбрать, кто вы. Человек живет для того, чтобы продолжить свой род, вы поймете это, когда станете старше. И тогда вам придется вернуться к людям. К тем или к другим.

Три года спустя отец не вернулся с охоты в срок. Мы прождали его день, другой, мама не находила себе места, и на третье утро мы с Рашидом отправились в лес. К этому времени мы часто выбирались на охоту вдвоем, но ходили только на запад, в те места, где знали каждую кочку и каждый куст. Отцовские же следы вели от дома на юг.

Чужое присутствие мы обнаружили к вечеру, на закате. Ветки на кустах были поломаны так, как никогда не обломает лесная зверюга или привычный к охоте человек. Мы шли по следу, пока не стемнело, затем, завернувшись в шкуры, улеглись спать и, едва рассвело, двинулись дальше. В полдень, когда солнце нависло над головами, мы нашли отца. Рашид не плакал: отец учил нас, что мужчины плакать не должны. А я не мог сдержать слез и ревел, пока мы ножами копали в земле могилу. В нее мы опустили то, что осталось от отца.

— Это сделали сыновья Пахадыра, — сказал, поднявшись с земли, Рашид. — Мы убьем сыновей Пахадыра.

Я промолчал. Кровная месть, о которой часто говорил отец, не вызывала во мне ничего, кроме неприязни. Я любил отца, и сейчас мне было скверно, очень скверно оттого, что его больше нет. Но убивать неведомых сыновей давно уже мертвого Пахадыра мне и в голову не пришло, тем более что наверняка нам было не известно, виновны они или нет.

Тем же вечером мама слегла, мы с братом по очереди кормили ее с ложки и пытались отпаивать травяными настойками. Мама пролежала, почти не вставая, с месяц. Поднялась она, лишь когда вновь появился старик. На этот раз он вошел в дом уверенно, по-хозяйски уселся за стол, развязал тряпичный узел и начал выкладывать из него на столешницу невиданные нами вещи.

— Хлеб, — бормотал себе под нос старик. — Яйца. Сметана. Мед. Угощайся, Олежка, это тебе я принес. Кушай, кушай, а потом нам с твоей мамой надо будет поговорить.

— Говорить будем все вместе, — ступила через кухонный порог мама. — Дети уже взрослые, мне таить от них нечего. И запомни: внуков у тебя двое. Двое, а не один.

Меня передернуло. Мама исхудала за эти дни, истончала, волосы, обычно убранные в косу, были нечесаны и разметаны по плечам, большие серые глаза запали, а на лбу появились морщины. Это словно была не мама, а незнакомая недобрая старуха.

— Что ж, все вместе так все вместе, — согласился старик. — Значит, так: поймали наши парни в лесу одного нехристя. Он перед тем, как отправиться к своему Аллаху, сказал, что ты овдовела.

— Вы убили его? — каким-то чужим, злым голосом спросил Рашид.

— Кого, нехристя? — переспросил старик. — А что с ним еще делать, с иродом басурманским? Знаешь, волчонок, что ваши с нами творят? Если…

— Отец! — выкрикнула вдруг мама. Старик осекся.

— Прости, — сник он и обернулся ко мне. — Значит, так. Тебе, внучок, мама что к чему растолковывала?

Я помотал головой, хотя и не был уверен, о чем старик говорит.

— Ну так, значит, расскажу я. Православные жили на этой земле испокон. Работали на ней, хребты гнули. Но потом пришли нехристи и развязали войну. Немногие в ней уцелели, погибли города и целые страны, по всему миру, везде. Но этого нехристям показалось мало, и когда война закончилась, те из них, кто выжил, пришли сюда. Басурмане не желают жить в мире, для них война продолжается, они все убивцы и воры и не успокоятся, пока не изведут последнего христианина на земле.

— Врешь! — закричал вдруг Рашид старику в лицо. — Ты все врешь, уходи отсюда, убирайся отсюда вон!

— Ну-ну, — криво усмехнулся старик. — Видать, бог проклял меня, раз моя кровь течет в твоих жилах, волчонок. Я уйду. Но уйду не один: я хочу забрать своего внука.

— Олег останется здесь, со мной, — твердо сказала мама. — Так же, как и Рашид. Или мы вернемся к людям все вместе, или не вернется никто.