Брат Солнца - [36]

  - Нет. Но земля, на которой стоит наш дом, принадлежала его брату, – ответил Брезгунов.

  - А брата вы знаете?

  - Нет.

  - Как же вы покупали землю?

  - Через агентство. Агент сама оформляла документы, и мы имели дело только с ней. Она и сказала, что сосед – брат хозяина нашей земли.

 Брезгунов записал все это в книжечку. Потом подумал и спросил:

  - А с вашим сыном опять нельзя поговорить?

 Брезгуновы переглянулись. Взгляды обоих выражали сомнение, но, в конце концов, Иван Николаевич сказал:

  - Попробуем.

 И вышел из зала.

 Его не было минут пять. Бусыгин сидел, откинувшись, в кресле, а Елена Григорьевна встала, подошла к вмонтированной в стену этажерке и стала поправлять на ней фарфоровые статуэтки. Это были птички, собачки, пастушки и балерины еще Советского производства.

  - Коллекционируете? – поинтересовался Анатолий Михайлович.

 Брезгунова смутилась. Ей не нравился этот человек, она чувствовала в нем противника. Он противоречил ей на каждом шагу, и она не понимала почему. Еще он заходил в их дом в рабочей одежде и пытался командовать – а ведь это, по ее представлениям, две вещи несовместные! Тем более, он указывал ей! Сегодня он одет более-менее прилично, - и все равно он против нее! А теперь он спокойно спрашивает – коллекционирует ли она статуэтки!

  - Это собирала мама, - ответила она, - она очень любила красивые вещи… И порядок, - добавила она, подумав.

  - Что же, - сказал Бусыгин, - здесь они хорошо смотрятся.

 Это была правда. Здесь был единственный естественный и уютный закоулок в доме, единственная попытка сделать дом домашним; все остальное было «псевдо», как будто здесь жили не местные жители, а иностранные туристы.

 Наконец боковая дверь, противоположная той, из которой вышла Елена Григорьевна, открылась, и в холле появился худой рыжеволосый юноша  в спортивном костюме с накинутым на голову капюшоном. Он пересек комнату походкой свободного человека и плюхнулся в кресло напротив Анатолия Михайловича.

  - Ма, телек, - сказал он.

  - Никакого телека, - отрезала «ма». – Поговори со следователем.

  - Хай, чувак, - сказал «свободный человек».

  - Здравствуй, - ответил Бусыгин. – Продвинутый чел, - сказал он Елене Григорьевна.

 «Опять он против меня!» - подумала она, но промолчала.

  - Ну чё? – сказал Брезгунов-младший. – В молчанку играть будем? Или протокольчик напишем? – и засмеялся. – А, может, сразу три, чтоб потом не переписывать?

  - Да нет, в молчанку играть не будем. Мы вообще играть не будем. Спасибо, что пришел, Вова… До свидания.

  - Не понял… Че за прикол?

  - Никаких приколов. Все и так ясно.

  - Я не понял… Че за отстой? – обратился Вова к отцу.

 Тот стоял, нахмурившись. Ему было ясно, что было ясно Бусыгину.

  - Иди, Володя, следователю все ясно, – сказал он спокойно, но требовательно.

  - Не, ну… Ваще… - сказал Володя, встал и, хмыкая на каждом шагу, вышел из зала.

 Все молчали. Бусыгин убрал записную книжку в карман и собрался прощаться.

  - Что вам ясно?! – вскрикнула она в своем стиле.

  - Простите, Елена Григорьевна. Я знаю… Некрасиво получилось… Извините меня… Но…

  - У Вас вообще есть дети? Вы хоть себе представляете, что это такое?

  - У меня есть сын, он уже взрослый человек, мы с женой разведены, и…

  - Так что вам ясно? – перебила она.

  - Об этом можно написать поэму… Или роман. В двух словах не расскажешь. Ясно, что ваш сын ни при чем. И ясно почему.

 Он встал, еще раз извинился, попрощался и вышел.

  - О Боже! Кого мы наняли… - простонала Брезгунова.

  - Он действительно честный, - сказал Иван Николаевич.  – Он видит нас насквозь. Он все понимает. Это противно. Но именно поэтому он найдет того, кто стрелял.

 «Поэму написать… или роман… - думал Бусыгин по дороге. - Это на меня младший Вереницын повлиял. Сам бы так никогда не сказал». «Ясно… Что мне ясно?» Владимир Иванович Брезгунов был, казалось бы, прозрачен как крещенская вода. Прикрытый папой и мамой со всех сторон, он прожил свою жизнь в глубоком детстве. Он привык жить в удовольствие, требовать удовольствие и получать удовольствие. Но так только казалось. На самом деле парень был не дурак, он многое понимал. Он разработал механизм доения родителей. Внутри он уже определил для себя, – кто он и чего хочет от взрослой жизни, - и шел к этой цели независимо от них. Но прикидываться подростком-переростком он привык, и это было выгодно. Во-первых, над родителями можно было издеваться, пугая их своим инфантилизмом, а, во-вторых, иногда им можно было показать конфетку: «Мама, я уже такой взрослый, я учусь в институте и буду большим начальником…Кстати, ты видела, как я с этим следаком разговаривал? Пусть знает свое место! Я с вами заодно, не сомневайтесь!» Используя такой кнут и такой пряник, сынок жил - не тужил и вертел родителями как хотел. Его проблема была только в том, что без них он никак не мог обойтись! А это значит, что использовать что-то сверх этого доильного аппарата он бы не стал. Он полностью владел ситуацией и даже, пожалуй, по-своему любил своих родителей.  Хотя наверняка он служил частой причиной для пустых, в общем-то, ссор между «предками» с противостоянием концепций «Это ты его таким воспитала!» - «А где ты сам был, когда я его воспитывала?»