Брат и сестра - [8]

Лес, примыкавший к парку академии, почти весь свели и выкорчевали; началось строительство многоэтажных жилых корпусов и стандартных домов для рабочих и служащих; над районом поднялись трубы новых заводов. Но повсюду между свежесложенными стенами и заборами, огораживающими участки, куда только что привезли строительный материал, повсюду сохранилось еще много деревьев и кустарника, а среди огородных делянок попадались совершенно нетронутые луговины. Трава на них никогда не выгорала, — местность здесь сыроватая, подпочвенная вода стоит высоко; на границе отдельных огородных участков прорыты осушительные канавы; они тоже обильно зарастают сочной, яркой травой.

Ранней весной здесь желтым-желто от одуванчиков. Из всех цветов эти цветы, должно быть, самые неистребимые. Когда они появляются в несметном количестве, медовый, солнечный свет, исходящий от их лепестков, преображает всю местность. Сколько бы ни плели венков девочки в мае, сдваивая цветы и страивая в каждом круге, от этого одуванчиков не убудет; не могут их истребить и мальчишки, засовывающие в рот стебель одуванчика и для того, чтобы он завивался, как пружинка, приговаривающие: «Баран, баран, завей рожки! Баран, баран, завей рожки!» Даже прожорливые козы не успевают расправиться с одуванчиками, прежде чем они отцветут.

Коз много, их пасут древние старушки — матери стеклодувов из кустарной артели, той, что возле плотины Тимирязевского пруда, матери слесарей, фрезеровщиков, шлифовальщиков, мастеров, наладчиков со станкостроительного завода, из ремонтных мастерских. Передвигаясь следом за своими козами, они вяжут теплые чулки, не выпуская поводка из рук.

Пасут коз вдоль канав и ребята младших возрастов. Забив колышек в землю, пристроив коз на приколе, они лихо треплют свою обувку, с азартом гоняя по кочкам, канавам и огородным грядкам футбольный мяч или, если нет мяча, тряпичный ком, сшитый из ветоши и лоскутов. Немало страдал от их азарта и находившийся поблизости опытный участок совхоза при Тимирязевской академии, сплошь засаженный редкостными сортами клубники.

Дом, где жили Космодемьянские, — двухэтажный, рубленный из толстых бревен; невысокое крыльцо его в шесть ступенек, обшитое узкими строгаными досками, служило общим входом и выходом прямо на улицу для жильцов второго и первого этажей.

Такие дома с очень скучным, ничем не украшенным фасадом еще доживают свои последние дни на московских окраинах. Но уже повсюду между ними поднялись стальные стрелы огромных подъемных кранов, и куда ни глянешь, из-за крыш двухэтажных домов с удивительной быстротой поднимаются кирпичные корпуса многоэтажных великанов, облицованные керамикой. Эти исчезающие теперь почти ежедневно деревянные дома обычно окрашивались в очень темный кирпичный цвет, как товарные вагоны на железных дорогах. Но дом, в котором жили Космодемьянские, не был окрашен еще ни разу; его добротные сосновые бревна хорошо сохранились и лишь слегка потемнели от времени. По ночам на фонаре, прибитом возле крыльца, светилась цифра порядкового номера дома: 7.

Участок вокруг дома никогда не огораживали, но по его границе густо, как ограда, рос боярышник; узловатые ветви боярышника к весне начинали отливать краснотою с темными пятнами прозелени, становились словно бронзовые; цвел он всегда удивительно щедро.

Комнату Космодемьянские получили маленькую, но солнечную, очень приветливую — широкое окно ее смотрело прямо на юг. Летом вид из него был совершенно дачный. По обе стороны окна росли, дотягиваясь своими ветвями до самых стен дома, две сосны, сохранившиеся еще от той поры, когда здесь стоял лес. Зимою то и дело на ветвях показывались синицы-московки; иногда мелькало алое пятнышко пухлой грудки снегиря. И дальше, перед окном, по всему участку сохранилось еще немало сосен и берез. Кое-где почва среди деревьев была вскопана и разделена грядками под огородики, но большая часть ее оставалась все еще нетронутой; она густо поросла муравою — «гусиными лапками», того сорта жмущейся к земле, низкорослою травкой, которая не боится ребячьих ног.

Здесь можно было без всяких помех играть в палочку-выручалочку, в чижика или гонять футбольный мяч. Можно было и просто поваляться на траве или почитать книгу, найдя тень под березой или сосной. Зоя, когда подросла, любила читать, сидя, как на удобном диванчике, на стволе причудливо изогнувшейся березы. Это дерево росло недалеко от невысокого забора соседей, за которым, тоже среди обильной зелени, поднималась крыша небольшого домика в три окошка по фасаду. Здесь жил сын железнодорожного служащего Миша Чижов — отчаянный любитель футбола, сподвижник по этой части Шуры Космодемьянского; он не мог сделать и десяти шагов без того, чтобы не наподдать носком ботинка какой-нибудь камешек или сбитый ветром сучок. На участке Чижовых чуть поблескивал сильно затененный березками крошечный, так сказать, домашний прудик; здесь в жаркую пору можно было по знакомству даже искупаться ребятам, если солнце так донимало, что до пруда в парке академии казалось нестерпимо далеко.

Пейзаж по другую сторону дома № 7, если с крыльца взглянуть через улицу, прямо на север, был гораздо просторнее: его ограничивал по горизонту только густой Тимирязевский парк; но парк начинался метрах в восьмистах, не ближе, а до него сплошь тянулись огороды, канавки, заросшие травой, и козьи лужайки. Среди огородов просторно стояли, как бы опасаясь приблизиться один к другому, только пять или шесть домиков полудачного типа. Мимо них шла к парку грунтовая дорога, сильно заросшая травою, как обыкновенный деревенский проселок. Зоя и Шура за годы своей жизни на Старопетровском проезде множество раз промерили ее своими шагами.