Брат и сестра - [27]

Шрифт
Интервал

Ярослав тоже от шутки неуловимо начал переходить на серьезный тон. Глядя на Зою пристально, словно только сейчас что-то заметив в ее глазах, он сказал:

— А ведь верно Люся Уткина определила: «Зойка Космодемьянская ужасно правильная, все для нее раз навсегда ясно, словно лежит перед ней, как на тарелочке». Что же касается меня, то я серьезно не знаю, с какой буквы начинается то чувство, о котором мы пробовали говорить.

При упоминании о Люсе Уткиной Зоя брезгливо поджала губы и сказала:

— Просто я терпеть не могу, когда из мухи стараются сделать стадо слонов.

— И это все, что ты хочешь мне сказать?

— Нет, не все! Я еще раз хочу спросить: почему ты не в комсомоле! Ты еще ни разу не ответил мне серьезно.

Ярослав слегка покраснел и спросил:

— Сказать по всей совести?

Зоя молча ждала.

— Я сам понимаю, это глупо… по-мальчишески… Все это произошло без тебя, когда ты в прошлом году заболела и была в санатории. Я подал заявление, а через неделю взял обратно. Так глупо получилось. Мне дали поручение покупать театральные билеты. Потом Уткина и Терпачев начали обвинять меня, будто я нечестно распределяю билеты, пошли сплетни… Я решил — раз такие, как Уткина и Терпачев, состоят в комсомоле, то я не хочу быть вместе с ними, и взял заявление обратно… Глупо… надо было бороться. Теперь я понимаю, конечно, свою ошибку. Если бы ты в прошлом году была групоргом, я уверен, что получилось бы не так.

— Ну хорошо, — сказала Зоя, — это было в прошлом году, а почему ты тянул в этом году, я же несколько раз тебе об этом говорила?

— А теперь — поздно, теперь мне стыдно. Получается, что я лезу в комсомол по корыстным соображениям: раньше не хотел в комсомол, потому что боялся всяких поручений и нагрузок, боялся общественной работы, а теперь, на пороге в десятый класс, когда дело приближается к вузу, я вдруг спохватился, потому что в институт легче попасть, состоя в комсомоле.

Ярослав замолчал и посмотрел на Зою.

Она тоже молчала. Ярослава удивило выражение лица у Зои, не совсем ему понятное: то ли она злилась, то ли была глубоко в чем-то разочарована.

Медленно двигаясь по коридору, Зоя и Ярослав подошли к площадке; дальше надо было с третьего этажа, где был расположен их класс, спускаться к выходу вниз. Но Зое не хотелось уходить. Ярослав это чувствовал. Он тоже хотел, чтобы она не уходила. Вместо того чтобы спускаться вниз, Зоя подошла к витрине, висевшей на стене в начале коридора; здесь были выставлены на полочках за стеклами награды — кубки, значки и грамоты, призы, завоеванные отдельными классами на состязаниях по легкой атлетике.

Зоя оглянулась на Ярослава, который задумчиво смотрел на паркетины пола и совершенно не интересовался витриной.

Ярослав неожиданно для самого себя задал ей вопрос:

— Зоя, а ты дала бы мне рекомендацию?

— Что за вопрос! — сказала Зоя.

Она пристально посмотрела Ярославу в глаза, потом, встряхнув головой, как бы отгоняя от себя нерешительность, бодро заговорила:

— Знаешь что, Ярослав, давай так с тобой условимся: ты должен помочь Тасе Косачевой — у нее опять тройка по алгебре. Согласен?

— Тася обидчивая, примет ли она от меня помощь?

— Дипломатические переговоры я беру на себя. Но это еще не все, Ярослав. Ты знаешь, что в воскресенье мы должны провести серьезную работу в саду. Вся школа выходит на субботник. Я боюсь за наш класс. Терпачев начнет рассказывать анекдоты. Коркин может и вовсе не прийти — он связался с какой-то скверной компанией на улице; он вообще становится для нашего коллектива неуловимым. Слабая надежда и на Шварца. Он все время смотрит в рот Терпачеву, ловит каждое его слово, притащит с собой папиросы, начнутся перекуры в уборной.

— Я поговорю кой с кем из ребят, — сказал Ярослав.

— Вот об этом я и хотела тебя попросить. Считай это своей общественной нагрузкой.

Ярослав спросил:

— Скажи, Зоя, страшно было, когда тебя утверждали в райкоме комсомола?

— Нет, это совсем другое чувство… Это трудно объяснить… Когда тебя примут в комсомол, мы с тобой обязательно об этом поговорим, вспомним, как мы стояли вот здесь, и поговорим. Ты понимаешь, когда я ушла из райкома и несла в руке комсомольский билет, у меня было такое чувство… Нет, когда ты получишь билет, ты мне сам расскажешь о том, что переживал…

Вспомнив о доме, Зоя заторопилась.

— Пойдем вместе, — сказал Ярослав, — я тебя провожу.

— Нет, не надо! Ты мне будешь мешать, я должна бежать.

И, повернувшись, Зоя начала стремительно спускаться по лестнице, перепрыгивая, пропуская по две, по три ступеньки.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Несмотря на усталость, Любовь Тимофеевна проверяла тетрадки. Она скучала без Зои. Шуры тоже весь вечер не было дома: на него нашло вдохновение, он рисовал. Сначала ему позировала Лина, по он скоро отказался от попытки сделать хотя бы набросок, — Лина не понимала, чего он от нее ждет: то и дело вскакивала со стула, вспомнив что-нибудь недоделанное по хозяйству, и начинала возиться. Шура рассердился и начисто стер резинкой все, что успел набросать карандашом, и на оборотной стороне листа принялся рисовать голову спящего сынишки Лины. Это у него получилось быстро и очень удачно. Взглянув на рисунок, Лина приложила к щеке сложенные вместе ладони и с умилением, протяжно проговорила:


Рекомендуем почитать
Иван Никитич Берсень-Беклемишев и Максим Грек

«Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую» – в этом афоризме выдающегося русского историка Василия Осиповича Ключевского выразилось его собственное научное кредо. Ключевский был замечательным лектором: чеканность его формулировок, интонационное богатство, лаконичность определений завораживали студентов. Литографии его лекций студенты зачитывали в буквальном смысле до дыр.«Исторические портреты» В.О.Ключевского – это блестящие характеристики русских князей, монархов, летописцев, священнослужителей, полководцев, дипломатов, святых, деятелей культуры.Издание основывается на знаменитом лекционном «Курсе русской истории», который уже более столетия демонстрирует научную глубину и художественную силу, подтверждает свою непреходящую ценность, поражает новизной и актуальностью.


Нездешний вечер

Проза поэта о поэтах... Двойная субъективность, дающая тем не менее максимальное приближение к истинному положению вещей.


Оноре Габриэль Мирабо. Его жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Иоанн Грозный. Его жизнь и государственная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.


Антуан Лоран Лавуазье. Его жизнь и научная деятельность

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад отдельной книгой в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют по сей день информационную и энергетико-психологическую ценность. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.