Брат Гримм - [43]

— Да… да. Это моя Марта.

Никаких слез. Никаких рыданий. Ульрика смотрела пустым взглядом на мертвое лицо, ее рука потянулась к щеке дочери, но, остановившись на полпути, безвольно повисла вдоль тела.

— Вы уверены, что это ваша дочь? — довольно сухо и язвительно произнесла Анна, и Фабель ожег подчиненную взглядом.

— Да, это Марта, — сказала Ульрика Шмидт, не отрывая взгляда от лица дочери. — Она была хорошей девочкой. Очень хорошей. Она помогала по дому. Следила за собой.

— Не заметили ли вы чего-нибудь необычного в тот день, когда она пропала? — спросила Анна. — Может быть, вы видели поблизости от дома незнакомых людей?

Ульрика отрицательно покачала головой и посмотрела на Анну пустыми, мертвыми глазами.

— Полиция меня уже об этом спрашивала. Я говорю о полиции Касселя. — Произнеся это, она снова повернулась лицом к девушке — девушке, которая умерла только потому, что оказалась на кого-то похожей. — Я рассказывала им… о том дне. Я сказала, что у меня был трудный день. Я как бы вроде отпала, а Марта, как мне кажется, куда-то ушла.

Анна посмотрела на Ульрику. Это был очень суровый взгляд, но мать не заметила молчаливого осуждения.

— Скоро мы сможем передать вам тело дочери, фрау Шмидт, — сказал Фабель. — Насколько я понимаю, вы желали бы перевезти тело в Кассель, чтобы похоронить дочь там, не так ли?

— Какой в этом смысл? Покойник — он и есть покойник. Ей все равно. Ее это теперь не волнует. — Ульрика Шмидт повернулась к Фабелю и спросила: — Здесь, наверное, найдется хорошее место?

Фабель утвердительно кивнул.

— Но вы же не сможете ее навещать! — словно не веря своим ушам, бросила Анна. — Неужели вы не хотите бывать на могиле дочери?!

— Судьбой не было предназначено мне сделаться матерью, — печально покачала головой Ульрика Шмидт. — Я была отвратительной матерью при жизни дочери и не вижу, как могу измениться после ее смерти. Она заслуживала лучшей участи.

— Да, — сказала Анна, — я тоже так считаю…

— Анна! — оборвал ее Фабель.

Однако фрау Шмидт либо проигнорировала возмущение Анны, либо посчитала его справедливым. Она молча посмотрела на тело Марты и, повернувшись к Фабелю, спросила:

— Я должна что-нибудь подписать?

Когда Ульрика Шмидт отправилась на вокзал, чтобы ехать домой, Фабель и Анна вышли из Института судебной медицины на дневной свет. Молочного цвета облака превратили солнце в размытый, но все же яркий диск, и Фабелю пришлось надеть темные очки. Он поднял голову, изучил небо и затем, обратившись к Анне, довольно жестко произнес:

— Впредь никогда так не поступайте, комиссар Вольф. Что бы ни думали о фрау Шмидт, вы не имеете права высказывать свое мнение. Каждый выражает горе по-своему.

— Она вовсе и не горевала, — фыркнула Анна. — Обыкновенная наркоманка, которой не терпелось получить очередную дозу. Ей плевать даже на то, что сделают с телом ее дочери.

— Мы не можем быть судьями, Анна, и каждый офицер Комиссии по расследованию убийств должен понимать, что это, увы, часть его работы. Мы имеем дело не только со смертью, но и с тем, что происходит после нее. Со всеми ее последствиями. А это означает, что нам иногда приходится быть дипломатами и прикусывать языки. Если ты не можешь справиться со своими эмоциями, то тебе среди нас не место. Я ясно выразился?

— Да, шеф. — Анна поправила волосы и продолжила: — Но ведь… но ведь она же мать… У нее должен быть… не знаю как выразиться… материнский инстинкт, что ли… Потребность защищать свое дитя. Заботиться о нем.

— К сожалению, так бывает не всегда.

— То, что случилось с Мартой, произошло по ее вине, — воинственно продолжала Анна. — Она била девочку, когда та была малышкой, она выкручивала Марте руку, когда ей было примерно пять лет, и бог знает что она еще с ней вытворяла. Но хуже всего то, что она оставила несчастную девочку один на один с этим проклятым миром. В результате ее украл маньяк, провел с ней несколько ужасных, безумных часов, а затем убил. А эта корова не желает устроить дочери достойные похороны и настолько бессердечна, что не хочет навещать ее могилу. — Анна покачала головой, словно не могла поверить в подобную возможность. — Я часто вспоминаю Элерсов — семью, убитую горем потому, что у них нет тела дочери, которое можно было бы предать земле, и нет могилы, над которой можно было бы погрустить… И вот эта бессердечная сука, которой плевать на то, что сделают с трупом ее дочери…

— Что бы мы ни думали о ней, Анна, она остается матерью, у которой убили ребенка. Она не убивала Марту, и мы не можем, даже если захотим, доказать, что ее небрежение сыграло в смерти дочери какую-то роль. А это означает, что мы должны относиться к ней как к любой пребывающей в горе матери. Ты поняла?

— Так точно, герр гаупткомиссар, — сказала Анна и после короткой паузы продолжила: — В сообщении полиции Касселя сказано, что мать время от времени занималась проституцией. Вы не думаете, что она могла выступать в роли сутенерши собственной дочери? Нам известно, что Марта вела активную половую жизнь.

— Весьма, на мой взгляд, сомнительно. Как я понял из доклада, фрау Шмидт занималась этим делом не часто, да и то лишь для того, чтобы удовлетворить свою страсть к наркотикам. Думаю, что фрау Шмидт была слишком неорганизованной личностью, чтобы что-то организовать, прости за каламбур. Однако ты слышала, что она сказала о Марте. Близости между матерью и дочерью явно не было, и их чувства по отношению друг к другу — если они существовали — развивались не совсем так, как у большинства людей.