Браслет певицы - [46]

– Да, он изменился. Он стал таким подозрительным, нервным. Нет, конечно, он держал себя как обычно, но я-то видела… я очень много видела, мисс Ива, я не слепа… а ещё эта новая ответственность… он был озабочен… и мне было беспокойно. У меня появились подозрения, мисс Ива, и это всё касалось его службы… Такой ответственный пост, столько забот…

– Но вы ни с кем не поделились своими подозрениями, не так ли?

– Нет! – с неожиданной страстностью ответила вдова. – Нет, как я могла!

– «Сокрою все твои секреты, Все твои тайны сохраню…» – задумчиво процитировала Ива.

– Да, да, именно. Как это прекрасно сказано! Я совершенно не могла… он был таким ответственным, порядочным человеком. Он был прекрасный человек. У него не было врагов, – кажется, баронесса вновь погружалась в беспамятство, туман вновь сгущался в её мыслях, она стала беспомощно оглядываться.

– Как вы скрашиваете свою печаль, дорогая? Вы перечитываете его письма, разбираете его бумаги? – спросила Ива, всё ещё держась за тонкую ниточку её слов.

– Ах, бумаги… Ведь всё пропало… Куда-то подевался секретарь. Бумаги в камине. Как неловко, пришли джентльмены из Адмиралтейства, а бумаг нет. Они были очень недовольны, – речь баронессы сделалась отрывистой, в ней появились неожиданные истерические нотки. – Надо позвать Руперта. Мне не по себе.

– Разумеется, я тотчас позову вашего деверя, – Ива поднялась, быстро подошла к баронессе и вдруг порывисто обняла её и зашептала почти ей на ухо:

– Всё будет хорошо. Ваш муж был прекрасным человеком. Он никогда не обманывал вас. Вам станет легче. Не надо больше вспрыскиваний. Они вас погубят. Патрик не справится без вас, дорогая. И девочки. Им нужна мать. Вы – прекрасная мать, Клара. И были прекрасной женой. Прощайте.

Она выпрямилась, на губах баронессы осталась робкая, благодарная улыбка, и, увидев её, Ива улыбнулась в ответ и быстро вышла из гостиной.

Проходя по холлу, она заметила, что под лилиями больше нет карточек – видимо, кто-то из Фицгилбертов, скорее всего – Руперт, взявший на себя роль старшего в семье, забрал их для сортировки и отправления благодарственных ответов.

Ива вышла из дома, огляделась, посмотрела на живые изгороди, пересекавшие садик перед домом, на небольшой розарий, прилепившийся к готической угловой башне. Всё было исполнено такой тихой печали и осторожной, не выставляемой напоказ, скорби, словно и дом, и сад горевали вместе со своими обитателями. Тишина неожиданно была нарушена звуком мотора, ворота парка открылись, и по дорожке, шурша мелким гравием, прокатил роскошный авто. Вид его нарушал всю прелесть картины, в нём было что-то неприятное, тревожное, и Ива помедлила на крыльце, чтобы посмотреть – кто прибыл к дому с таким шумом. Мотор остановился почти у самого крыльца, открылась чёрная дверца, появился лакированный чёрный ботинок, затем – зонт, котелок: из салона чинно, неспешно появился барон фон Мюкк.

Он поправил костюм, затем поднял глаза и увидел Иву, всё ещё стоявшую на крыльце. Фон Мюкк поклонился, неспешно поднялся на несколько ступеней портала и остановился поприветствовать её.

– Добрый день, мисс Ива. Вы наносили визит баронессе Фицгилберт? Вероятно, бедняжка нуждается в поддержке, – фон Мюкк говорил отрывисто, без особой любезности, но с безукоризненной манерой.

– Увы, барон. Мадам Фицгилберт не принимает. Очень слаба. Я оставила карточку, – равнодушно солгала Ива, подавая барону руку.

– Какая жалость. Я не смог быть на церемонии, хотел засвидетельствовать… что же, пожалуй, я тоже оставлю карточку, – фон Мюкк лгал также без колебаний и душевного усилия.

Он позволил мисс Иве спуститься по ступеням, провожая её поклоном и приподняв котелок. Холодок тревоги, острый осколок предчувствия, застыл у ее сердца, она прошла, оглянулась, и встретила льдистый голубой взгляд барона.

– Мисс Ива, говорят, моя жена заходила к вам на днях? – спросил он неожиданно.

– Да. Она заходила. Знаете ли, она очень волнуется. Ей кажется, что она теряет голос.

– Вот как? Я покажу её хорошему врачу. Мне жаль, что она отняла у вас драгоценное время. Ей следовало рассказать о своих проблемах мне.

– Вероятно, она не хотела причинить вам беспокойства, барон, – вежливо ответила Ива.

– Вероятно, – ответил фон Мюкк, ещё раз коснулся полей своего котелка и решительно позвонил в дверь.

* * *

Беспокойство не покинуло Иву даже тогда, когда она вошла в свой дом на Глостер-плейс. Она просто не могла найти себе места.

Самым благоразумным будет выйти и немного прогуляться, пользуясь последними тёплыми днями октября.

Ива вышла из дома, и медленно, наслаждаясь ласковым осенним солнцем, направилась к площади Портман. По Глостер-плейс неспешно прогуливались люди, по мостовой катили редкие экипажи, Дэниелс – хозяин цветочной лавки – вынес небольшой лоток на улицу, и от прилавка восхитительно, болезненно-печально пахло хризантемами. Девица Нилс стояла у лотка в белом переднике и время от времени мелодичным голосом повторяла, как молитву, названия тех цветов, что благоухали перед ней в корзинах и вёдрах. Картина была столь умиротворяющей, что Ива на минуту остановилась, чтобы насладиться ею, и ей даже показалось, что – да, всё это не реально, а лишь умелой, уверенной кистью написано на холсте. Только запах невозможно переложить на холст, только этот странный запах, который показался Иве вдруг неожиданно слишком горьким. Что-то несомненно тревожное было в этом аромате, который преследовал её даже тогда, когда лоток остался далеко позади, и ветер на площади должен был развеять его.