Браслет иранской бирюзы - [10]

Свои стихи он относил в одну из отраслевых газет. Там, в отделе культуры, сидел литконсультант, и дальше этого фильтра дорога ему закрыта. Он чувствовал, литконсультант — симпатичный мужик, дал же он ему рекомендацию в Литинститут и пробил публикации в областной газете тех краев, откуда сам был родом. Но больше все уговаривал читать, набираться литературной культуры. Да что он, Некрасова с Пушкиным не знает? Как это он должен учиться у них? Надо пробиваться к редактору. Надеюсь, поймет. И вообще если во что верил, так это в силу взятки. Мать прошлый год болела. Да она умерла бы, если бы он не прорвался к завотделением и не поставил ему для начала ка стол французский коньяк. Тут же и медсестра нашлась, по ночам дежурить. А так... «У нас за больными ухаживают родственники». Это что же — ему, что ли, во ночам матери судно подавать? Он, между прочим, сын, а не дочь, чтоб в женской палате крутиться. И сестры у него нет, даже двоюродной.

Или. Как он и в пед поступал? Отец достал секретарю приемной комиссии покрышки для его старого «Москвича» — тогда с резиной было плохо. И четыре курса за счет чего его тянули, не выгнали за полную неспособность к точным наукам? Попал он на физмат, к слову сказать, только потому, что на других факультетах и в других институтах среди преподавателей знакомых не нашлось. Исключительно за счет автомобильных запчастей, которыми по сей день командует его папаша — директор автохозяйства. Потом надоело, сам ушел. А то мог бы и закончить. Диплом получить. Но зачем? Учителишкой бегать с классным журналом за сто тридцать рэ? Опыты с электричеством проводить? Да эти деньги он за два дня имеет безо «сякого электричества. А опыты ставит поинтересней и с большим толком...

Он посмотрел на свою спутницу и не увидел браслета. Сняла... вот досада! Снова надел ей его на руку, поцеловал запястье.

— Отчего вы эту вещь жене не подарите? Семейная драгоценность должна оставаться в семье...

Он усмехнулся так же печально, как тогда, когда говорил о своих стиха»

— Эту девушку мама приучила носить только бриллианты... 

Инна.

Руки у Александры Эдуардовны были все-таки старческие, морщинистые и веснушчатые. Она крепко держала этими руками плечи полковника милиции Быкова и говорила, переходя на шепот:

— Вы не представляете, полковник, родная дочь требует, чтобы я обыскала eel Родная дочь! Да, они спровоцировали... Дали повод, подали пример... И теперь вы должны, вы обязаны найти негодяя... Я не стану ее обыскивать... Она там, в ванной, она ждет... Какой ужас, ужас какой! Да, потом я хочу вам сказать. Я взяла в долг... у своей подруги... под этот браслет. Двадцать четыре тысячи. Вы не понимаете, что это такое? Вы не поймете. Это вся моя жизнь...— в расширенных зрачках женщины был неподдельный ужас. Быков даже невольно попятился от нее.— Покупатель уже был. Это народная артистка республики. Такие вещи не продаются по комиссионкам. Что я скажу ей? Сорок тысяч! Умоляю вас! Умоляю...

...Человек, открывший Быкову дверь в квартиру, прошелестел сухими губами:

— Вы знаете, товарищ полковник, тут был скандал, но ваш молодой коллега не учел важного и определяющего обстоятельства. Скандал — не афишируемый. Обратите особое внимание на дочь и зятя хозяйки. Мы думаем, это кто-то из них... Наследство! Если она продаст драгоценности, что им останется? За эту мебель через десять лет и половину стоимости не дадут. Они не глупые люди, она математик...

— Ваша фамилия? — оборвал Быков аскета.

— Тронский... Иннокентий Дмитриевич, будем знакомы.

И только избавившись от Тронского, Быков тут же оказался в цепких руках хозяйки дома.

— Так где ваша дочь? — спросил он.

— Там... В ванной. Но умоляю...

Быков спокойно отвел руки женщины и пошел к Инне Аркадьевне Поповой, как представил ему дочь Соколовой лейтенант Сиволодский.

— Здесь, Вячеслав Иванович,— предупредительно прошептал лейтенант,— здесь надо очень осторожно. Это такие люди!

В возрасте Сиволодского Быков еще попадал под влияние магии слов «значительный», «солидный», «влиятельный». Однако за последние пять лет ему довелось допрашивать и проводить обыски разных «значительных» и «солидных» людей, и эпитеты эти вовсе не определяли их человеческого достоинства и порядочности.

«Пока Сиволодский отвечал лишь на вопрос «кому выгодно?»,— думал Быков, слушая полушепот лейтенанта,— И по его рассказу получается — либо всем, либо никому. Это уже, как шутит мой друг прокурор Павлов, «ограбление почтового поезда». Поэтому вместо классического вопроса «кому выгодно?» будем ставить вопрос иначе: «кто мог?» Кто мог вот из этих уважаемых, благополучных, значимых пойти на преступление, кражу и почему? Вообще-то лейтенант сделал тут асе, что мог, в том числе и ошибки. Употреблять власть не осмелился. Не выяснил конкретно, кто эти люди. Пенсионерка союзного значения? Кто об этом сказал? Крупные работники Внешторга? С чего он взял? Роскошь квартиры глаза затмила? Мало работает, не понял еще, что самые роскошные квартиры — у тех, против кого направлен закон о нетрудовых доходах. Золотой столовый набор: ножи, вилки, ложки, я, помнится, как-то конфисковал у приемщика стеклотары.— Быков толкнул дверь, до которой проводил его лейтенант.— Ну что ж, начнем... Попова Инна Аркадьевна..»