Браки по расчету - [19]

Шрифт
Интервал

— Прошу вас говорить серьезно, — сказал настоятель, перечитывая письмо, словно надеялся найти в нем какой-то новый, неведомый смысл.

Он был утомлен и раздосадован, но не настолько, как это можно было бы ожидать от человека его нравственного облика; он даже испытывал известное облегчение, известное, едва ли не радостное, удовлетворение от того, что в деле, мучившем его два дня, забрезжило хоть какое-то примирительное решение.

— Как ведет себя этот Недобыл в школе? — спросил он.

— Я ценил его внимательность и прилежание, — ответил Коль. — Но боюсь, что наш аноним узнал и понял его лучше, чем это удалось сделать мне за годы, что я его учу, — и лучше, чем это удалось сделать всему преподавательскому составу. В деле с прокламацией Недобыл действительно выказал прискорбное отсутствие мужества, когда надо было встать на ту или другую сторону, недостаток той священной непримиримости и верности, коими в столь выдающейся мере обладали первые христиане. Тогда я понял, что национализм, будучи моложе нашей религии, предъявляет к человеку столь же суровые требования, как это бывало в те давние годы, когда человеку приходилось выбирать между язычеством и святым крестом.

— Недобыл не выдержал испытания, — сказал Бюргермайстер, разглядывая свои ногти, — и я думаю, мы со спокойной совестью можем бросить его львам.

6

Из всех недугов человек, бесспорно, легче всего поддается мании преследования. Достаточно обидеть его, обойтись с ним несправедливо, достаточно нескольких язвительных замечаний, подслушанных в темноте, нескольких пренебрежительных гримас, пожатия плеч, чтоб несчастный почувствовал себя самым жалким, самым преследуемым, самым униженным созданием в мире. В каждом взгляде, обращенном на него, он читает насмешку и презрение. Если на него не смотрят, — значит, он вызывает отвращение у всех на свете. Если вблизи него молчат или разговаривают о пустяках, — значит, его присутствие всем тягостно. А стоит ему отойти — как на его счет, он уверен, тотчас начнут сплетничать. Все, что делается, направлено против него, всякое вновь возникшее положение, всякая перемена — лишь для того, чтобы еще больше оскорбить его и унизить. Такое безумие, когда человек все принимает на свой счет, весьма неприятно; оно тем неприятнее, если ощущения, характерные для этой болезни, бывают вполне оправданными.

Так чувствовал себя Мартин в те ужасные дни, когда он сделался паршивой овцой в глазах коллег, и все, даже самые отъявленные лодыри, второгодники и завсегдатаи карцера, считали себя морально вправе воротить от него нос. И когда в то утро, перед самой молитвой, в спальню семиклассников вторглись Коль и Бюргермайстер, грозные, нахмуренные и важные, Мартин, хоть и невиннее лилеи, тотчас и несокрушимо уверился, что это пришли к нему, чтобы окончательно изничтожить его, — и он был прав.

Не желая осрамиться — ведь неизвестно было, сумел ли аноним позаботиться о том, чтобы донос подтвердился, — оба преподобных отца, прежде чем приступить к Мартинову ложу, затеяли тщательный выборочный обыск. Мимо крайне взволнованных юношей, стоявших у своих кроватей, священники медленно продвигались вперед, Бюргермайстер с правой, Коль с левой стороны; тут заглядывая под подушку, там требуя открыть сундучок, далее обшаривая карманы праздничного костюма, повешенного над кроватью, они состязались в капральской лютости.

— Это называется вычищенные ботинки? — говорит Коль, брезгливо вытаскивая из-под кровати запыленные башмаки, и бросает их в открытое окно.

— Что это у тебя? — вопрошает Бюргермайстер другого семиклассника, заглянув в его сундучок.

— Вещи, ваше преподобие.

— Не вещи, а куча навоза, — поправляет наставник и, перевернув сундучок, вываливает содержимое на пол.

— А это что? — осведомляется Коль, найдя под одной из подушек тоненькую, в черном переплете, книжицу.

— Книга, ваше преподобие.

— Вот как? А я было подумал — ночной колпак, — саркастически ухмыляется Коль.

Он открывает книгу и начинает читать, нарочно коверкая свой и без того неважный чешский язык:

— «Пыл постний фечер, юний май, вечерний май, домленья тщас. И горлинги флюпленний клас сфутшал, трефоша тьемний хай…»[3] Ein stinkender Kiefernwald, eine kuriose Idee…[4]

Страницы книжки, брошенной в окно, затрепетали в воздухе голубиными крыльями.

— Хорошо, очень хорошо. Паршивые чешские вирши — самое подходящее чтение для будущего священника: это мне нравится. С субботнего полудня и на все воскресенье — в карцер, и там ты мне перепишешь каллиграфически тридцать страниц «Древней истории».

Оба клерика предавались этому занятию, до странности контрастирующему с их священнической одеждой, с гневом на лицах, но в душе с приятным, возвышающим сознанием собственного подавляющего совершенства и могущества. Все это было достаточно скверно, но Мартин знал, что худшее начнется, когда они дойдут до его кровати, — и испытывал такой ужас, что если б на совести у него и впрямь лежало то, в чем обвинил его неведомый недоброжелатель, то он не мог бы выглядеть более устрашенным, чем выглядел сейчас, когда следил, моргая, красный и дрожащий, за двумя фигурами, которые, поминутно останавливаясь, шаг за шагом приближались к нему. «Господи, ниспошли пожар! — молился он в душе. — Сделай так, чтобы Коля хватил удар, пока он не дошел до меня!»


Еще от автора Владимир Нефф
Перстень Борджа

Действие историко-приключенческих романов чешского писателя Владимира Неффа (1909—1983) происходит в XVI—XVII вв. в Чехии, Италии, Турции… Похождения главного героя Петра Куканя, которому дано все — ум, здоровье, красота, любовь женщин, — можно было бы назвать «удивительными приключениями хорошего человека».В романах В. Неффа, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с серьезным, как во всяком авантюрном романе, рассчитанном на широкого читателя.


У королев не бывает ног

Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.Роман «У королев не бывает ног» (1973) — первая книга о приключениях Куканя. Действие происходит в конце XVI — начале XVII века в правление Рудольфа II в Чехии и Италии.


Прекрасная чародейка

Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.«Прекрасная чародейка» (1979) завершает похождения Петра Куканя. Действие романа происходит во время тридцатилетней войны (1618—1648). Кукань становится узником замка на острове Иф.


Императорские фиалки

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Испорченная кровь

Роман «Испорченная кровь» — третья часть эпопеи Владимира Неффа об исторических судьбах чешской буржуазии. В романе, время действия которого датируется 1880–1890 годами, писатель подводит некоторые итоги пройденного его героями пути. Так, гибнет Недобыл — наиболее яркий представитель некогда могущественной чешской буржуазии. Переживает агонию и когда-то процветавшая фирма коммерсанта Борна. Кончает самоубийством старший сын этого видного «патриота» — Миша, ставший полицейским доносчиком и шпионом; в семье Борна, так же как и в семье Недобыла, ощутимо дает себя знать распад, вырождение.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.