Браки по расчету - [12]

Шрифт
Интервал

Например, вызывает законоучитель ученика и спрашивает его, что такое абсолютно единое существо; хорошо подготовившийся гимназист, не переводя дыхания, начинает монотонно бормотать на деревянном немецком языке, грохоча, как телега, катящаяся под откос:

— Абсолютно единым существом мы называем такое существо, которое уже по внутренней сущности своей едино, так что подобных ему больше нет и не может быть, и этим существом является только бог.

— Ну хорошо, — соглашается законоучитель, — так написано в книжке. А теперь скажи нам, что это значит.

— Это значит, что абсолютно единое существо по внутренней сущности своей едино, так что…

— Halt! — восклицает учитель. — He повторяй то, что мы уже слышали, скажи, как это надо понимать.

— Это надо понимать так, что внутренняя сущность абсолютно единого существа должна быть существом совершенно абсолютно единым, и таких совершенно единых больше…

— Садись! — учитель выходит из себя. — Ты безнадежный дурак и болван. Истины святой нашей религии нельзя затверживать, как попугай, нужно вдумываться в их смысл и тем оплодотворять душу свою и разум свой. Ну, кто может объяснить догму о единосущии божием? Ты, Недобыл?

Мартин, скромно и робко приподнявший руку, встает, откашливается и, склонив наморщенный лобик, начинает не торопясь, солидно:

— Существо… единое существо… это такое существо, чья внутренняя сущность или эссенция, которую еще иногда… иногда называют естеством…

Он останавливается и растерянно поднимает глаза на учителя, а тот улыбается ласково и ободрительно:

— Хорошо, хорошо, продолжай. Я рад, что ты ищешь. Ищи. Вот эта доска — одна, не так ли, другой тут нет. Но могли бы быть и две, если внести их сюда, верно? В то время как бог… Ну, Недобыл?

— Бог только один, — оживает Мартин, — потому что он существо единственное по природе, это значит, что это существо вообще единственное в той мере, что других таких единственных существ быть не может, потому что такова его сущность, которую еще называют эссенция или естество.

— Видно, что ты вдумываешься, садись, Недобыл, — доволен законоучитель. — Если так дальше будешь стараться обращать свою мысль к богу, дабы он просветил тебя, тогда твои объяснения приобретут большую ясность и точность.

Так как, несмотря на свою услужливость и свое усердие, Мартин все же не достигал блестящих результатов, то и товарищи не питали к нему неприязни. Он занимал определенное место меж ними, они терпели его в своей среде, никто им не восхищался, никто не высмеивал его; не случись одного события, покрывшего его позором и вырвавшего из ученической среды на седьмом году обучения, о чем будет рассказано ниже, в свое время, — то, пожалуй, закончив гимназию, все до одного товарищи очень скоро забыли бы Мартина, его имя, лицо, забыли бы, что такой вообще живет на свете. Мартин, как и все, ворчал на сырость в спальне, где текло со стен, на скверную еду, на холод, проникавший в сумрачные просторы Клементинума, едва начинали убывать дни, и постепенно усиливавшийся до мучительной стужи; Мартин, как и все, жаловался на недостаток движения и света — но никогда он не присоединялся к тем смельчакам, которые доводили свои жалобы до сведения начальства и домогались улучшений.

Многие мальчики, принимавшие всерьез вопросы религии, которой суждено было стать содержанием их жизни, ломали головы над разрешением противоречия между учением о свободе человеческой воли — и всемогуществом и всеведением бога; догма о непорочном зачатии девы Марии, провозглашенная папой в пятьдесят четвертом году, когда они были во втором классе, воспринималась ими как событие всемирного значения; о пресуществлении тела в хлеб, во время которого пресуществляется лишь незримая субстанция, а зримые элементы хлеба остаются без изменения, гимназисты могли спорить страстно и бесконечно, перекрикивая друг друга ломающимися мальчишескими голосами. Наставники благосклонно взирали на подобного рода диспуты, им нравилось, что ученики по собственному почину упражняются в искусстве диалектики, и потому Мартин принимал участие в таких религиозных спорах — в особенности когда кто-нибудь из отцов наставников находился поблизости; в действительности же все эти проблемы были ему глубоко безразличны. Бог единосущ? — Пожалуйста, пусть так. Однако по иному догмату он же триедин? Пусть будет триединым; если бы папа вдруг объявил бога пятиединым — Мартин и это принял бы к сведению спокойно и равнодушно.

Он изучал латынь, свойства бога, генеалогию царствующего дома Габсбургов столь же охотно, но и столь же равнодушно, как изучал бы египетскую Книгу Мертвых или еврейский Талмуд. Заслужить добрую славу у начальства, переходить из класса в класс, держаться на поверхности, не лишиться стипендии, не споткнуться, не нажить врагов — вот что было его целью в то время. А дальше будет видно. Он знал, что церковь богата и сильна и хорошо быть под ее хранительным крылом. Не перечесть выгодных должностей, званий, карьер, доходных бенефиций, синекур, которыми церковь может одарить своих верных служителей; и Мартин был преданным, усердным, ревностным и благодарным до предела.


Еще от автора Владимир Нефф
Перстень Борджа

Действие историко-приключенческих романов чешского писателя Владимира Неффа (1909—1983) происходит в XVI—XVII вв. в Чехии, Италии, Турции… Похождения главного героя Петра Куканя, которому дано все — ум, здоровье, красота, любовь женщин, — можно было бы назвать «удивительными приключениями хорошего человека».В романах В. Неффа, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с серьезным, как во всяком авантюрном романе, рассчитанном на широкого читателя.


У королев не бывает ног

Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.Роман «У королев не бывает ног» (1973) — первая книга о приключениях Куканя. Действие происходит в конце XVI — начале XVII века в правление Рудольфа II в Чехии и Италии.


Прекрасная чародейка

Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.«Прекрасная чародейка» (1979) завершает похождения Петра Куканя. Действие романа происходит во время тридцатилетней войны (1618—1648). Кукань становится узником замка на острове Иф.


Императорские фиалки

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Испорченная кровь

Роман «Испорченная кровь» — третья часть эпопеи Владимира Неффа об исторических судьбах чешской буржуазии. В романе, время действия которого датируется 1880–1890 годами, писатель подводит некоторые итоги пройденного его героями пути. Так, гибнет Недобыл — наиболее яркий представитель некогда могущественной чешской буржуазии. Переживает агонию и когда-то процветавшая фирма коммерсанта Борна. Кончает самоубийством старший сын этого видного «патриота» — Миша, ставший полицейским доносчиком и шпионом; в семье Борна, так же как и в семье Недобыла, ощутимо дает себя знать распад, вырождение.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.