Брак по расчету. Златокудрая Эльза - [132]

Сначала она не могла оторваться от мальчика, прилагавшего все усилия, чтобы не отстать от нее, но, когда цель была уже близка, помчалась как стрела, чтобы подразнить брата, и, вылетев на дорожку, к своему ужасу, очутилась как раз возле головы лошади и услышала над собой ее сопение. Гектор, бежавший рядом, поднял громкий лай. Лошадь испуганно отскочила назад и взвилась на дыбы.

— Назад! — послышался властный голос.

Елизавета схватила мальчика, подбежавшего к ней, и отскочила в сторону. Лошадь, едва касаясь копытами земли, промчалась мимо. На взбесившемся животном сидел фон Вальде. Лошадь всеми силами пыталась сбросить всадника, но он словно прирос к седлу и только наклонился, чтобы хлыстом отогнать Гектора, который своим громким лаем еще больше пугал животное. Несколько секунд всадник вертелся на лужайке, затем исчез в чаще.

У Елизаветы от страха стучали зубы: она нисколько не сомневалась в том, что произойдет несчастье. Она взяла братишку за руку и хотела бежать в замок за помощью, но, сделав всего несколько шагов, увидела возвращавшегося всадника. Лошадь немного успокоилась, однако была вся в мыле и ноги ее дрожали. Фон Вальде ласково похлопывал ее по шее, потом он соскочил на землю и, привязав лошадь к дереву, подошел к Елизавете.

— Почему вы так стремительно бежали в лес? — спросил он после недолгого молчания.

Лукавая улыбка пробежала по побледневшим губам девушки.

— Меня преследовали.

— Кто?

— Вот он, — и она указала на Эрнста. — Мы бежали наперегонки.

— Это ваш брат?

— Да.

Елизавета нежно посмотрела на мальчика и погладила его по голове.

— А она — моя единственная сестра, — серьезно проговорил тот.

— Так. Кажется, ты прекрасно ладишь со своей единственной сестрой?

— О да! Я ее очень люблю. Она играет со мной, совсем как мальчик.

— Правда? — удивился фон Вальде.

— Когда я хочу играть в солдаты, она надевает такую же большую бумажную шляпу, какую делает мне, и барабанит в саду, сколько я хочу, — продолжал Эрнст. — Перед сном она рассказывает сказки и мажет на хлеб гораздо больше масла, чем мама.

Веселая улыбка осветила лицо фон Вальде. Елизавета видела ее в первый раз и нашла, что она придавала его чертам особую привлекательность.

— Думаю, ты говоришь правду, мой мальчик, — сказал фон Вальде, привлекая к себе Эрнста. — Но разве она никогда не сердится? — спросил он, указывая на Елизавету, которая смеялась как дитя над ответами брата.

— Нет, никогда, — ответил мальчик. — Бывает, она делается серьезной и тогда садится за рояль.

— Но, Эрнст…

— Ну да, Эльза! — горячо перебил ее брат. — Помнишь, в Б., когда мы были совсем бедные?..

— Признаю, так и было, — просто ответила девушка, — но это продолжалось недолго, пока папа и мама одни работали, чтобы прокормить нас, потом нам стало полегче.

— Но вы все еще играете на рояле, когда что-то идет не так?

— О да! — со смехом ответила Елизавета. — Но не в том смысле, как говорит Эрнст, ведь мы теперь вполне обеспечены.

— А что касается лично вас? — продолжал фон Вальде.

— Меня? У меня достанет мужества, чтобы добиться независимого положения в свете. В будущем году хочу искать себе место гувернантки.

— Неужели пример мисс Мертенс не пугает вас?

— Вовсе нет. Я не настолько малодушна, чтобы желать получать деньги даром.

— Однако же дело не в одной работе, но и в терпении. Вы горды. Не только выражение вашего лица в данный момент, но и высказанные вами вчера взгляды доказывают это.

— Возможно, это та гордость, когда ставишь человеческое достоинство выше условностей, изобретенных эгоизмом.

Повисла небольшая пауза. Фон Вальде предложил Елизавете присесть на ближайшую скамейку, а в это время Эрнст подошел к лошади и стал с интересом ее рассматривать.

— Насколько я мог заключить по вашим вчерашним словам, вы любите свое теперешнее местопребывание, — сменил тему фон Вальде, усевшись рядом с Елизаветой.

— Да, очень.

— Я вас понимаю. Ведь это самая лучшая часть Тюрингии. Но как же вы миритесь с мыслью, что должны будете уехать отсюда?

— Мне это решение далось нелегко. Отец всегда учил меня ставить необходимое выше приятного. Но я не понимаю, как можно оставлять приятное, если это не вынуждает делать крайняя необходимость.

— А, это в мой огород! Вы не можете себе представить, зачем человек добровольно сидит среди раскаленных пирамид, когда может наслаждаться чудесным воздухом Тюрингена.

Елизавета почувствовала, что покраснела до корней волос. Фон Вальде, усмехаясь, намекал на ее шутливый разговор с дядей, который он невольно подслушал.

— Если бы я стал объяснять вам это, вы все равно меня не поняли бы, так как вы, насколько я мог заметить, чувствуете себя прекрасно в кругу своей семьи, — заговорил он после непродолжительного молчания, наклонясь вперед и чертя хлыстом по песку. — Но наступает момент, когда человека влечет вдаль, и он для того, чтобы заглушить этот зов, с головой уходит в науку, старается забыть, что дома у него недостает счастья.

Фон Вальде заговорил о наболевшем. Он глубоко переживал, что дома не находит любви, которой жаждал и на которую имел полное право. Эту душевную боль Елизавета испытывала до того, как познакомилась с фон Вальде, теперь же в ней проснулось непреодолимое желание его утешить. На язык просились сочувственные слова, но робость не позволяла их произнести. Посмотрев на гордый профиль своего собеседника, она подумала, что он забыл, кто находится с ним рядом, и потом будет сожалеть о том, что позволил ничтожной девушке заглянуть в свою душу. При этой мысли вся кровь прилила к ее щекам. Она быстро встала, обернулась к Эрнсту и позвала его. Фон Вальде, удивившись, повернул голову и испытующе посмотрел на нее, затем также встал со скамейки.