Брак по-американски - [34]

Гарик говорил до тех пор, пока в машине не кончилась лента. Весь день я работала как автомат, несколько раз вновь включала машину и слушала эту неожиданную исповедь.

Вечером, дома, я сразу же пошла к телефону. Сигнальная лампочка автоответчика уже мигала красным.

С этого момента каждый день, утром и вечером, на работе и дома я слушала новые монологи Гарика. То пламенные, кающиеся, то нежные, умоляющие о прощении, то просто описания его чувств и размышлений о любви. Я никогда не думала, что скрытный, замкнутый Гарик способен говорить высоким стилем, языком поэзии, не стесняясь самых ласковых и нежных выражений.

Я боялась поверить тому, что слышала. В моей памяти достаточно свежо было воспоминание о Гавайях. Но Гарик так каялся, так истово, со слезами в голосе просил прощения, так клялся всем на свете, что подобное никогда больше не повторится, осуждал и проклинал Галину и Виктора, якобы оговоривших меня, что я дрогнула. Отвечать на звонки не хотелось, но я бежала к телефону, как сумасшедшая, и слушала.

ДОЧКА

Кончилась наша спокойная жизнь. Телефон оккупировал Гарик. Он оставлял свои излияния на автоответчике в таком количестве, что для других людей места уже не было. Мама часами сидела у телефона, слушала записи до конца, потом перематывала ленту и слушала сначала. На меня она смотрела умоляющими глазами, чтобы я не возникала.

Меня эти мольбы и клятвы Гарика не трогали! Я хорошо помнила его лицо, когда он швырял маме её вещи! Теперь по телефону он доходил до полного самоуничтожения, как бы наказывая сам себя, не просил, а вымаливал прощение. Слушать, как человек себя унижает и проклинает, было неловко и противно.

Неужели мама верит в то, что, прожив полжизни, человек может измениться?

Но мама ничего со мной не обсуждала. Она ходила как потерянная, плакала по любому пустяку и не сводила глаз с телефона.

МАМА

Моего стойкого характера хватило на две недели. Я всё-таки набрала телефон Гарика. Он тут же схватил трубку, как будто специально ждал:

— Спасибо тебе, добрая, любимая, родная! Спасибо, что ты позвонила!

Не давая мне ответить, Гарик произнёс очередную речь, как он был не прав и не может без меня жить. Слушать было приятно. Но я всё равно не верила. Жизнь на Гавайях, когда Гарик мучил меня своим молчанием, сделала своё чёрное дело. Я боялась верить в искренность этих монологов. Гарик говорил то, что мне хотелось слышать. Я мечтала об этих словах так долго, что, когда я наконец-то их услышала, мне было грустно, но в душе моей ничего не шевельнулось.

— Чего ты хочешь, Гарик? — однажды спросила я.

— Хочу тебя видеть! Я должен тебя увидеть! Пожалуйста, не отказывай мне! Давай встретимся, я очень тебя прошу, пожалуйста!

Я уступила. Договорились встретиться на следующий день, у моего дома.

Когда Гарик подъехал, я уже стояла на улице. Он вышел из машины. Я увидела его и испугалась. Гарик всегда был худощав, но теперь от него осталась ровно половина. Его коротко стриженная седая голова стала совсем маленькой. Вместо лица были кости, обтянутые кожей. Щёки впали, как после тяжёлой болезни. Костюм болтался сам по себе, как на палке. Гарик выглядел так, будто его лихорадило.

— Ужас! — еле вымолвила я. — Ты здоров?

Вместо ответа Гарик взял мои руки и стал нежно целовать каждый палец в отдельности. Потом положил мои ладони себе на лицо и так стоял. Я готова была расплакаться.

— Поедем куда-нибудь, поговорим, — прошептал Гарик.

Мы приехали в маленький итальянский ресторанчик. Сели. Что-то заказали.

— Ты ешь, — предложил Гарик, — а я буду говорить. Я должен высказаться. Я ждал этого момента так долго, может быть, всю жизнь.

— Поешь что-нибудь, — попросила я, — ты очень похудел.

— Я не могу есть, я не могу спать, я не могу жить. Если ты меня не простишь, я просто умру. Всю жизнь мечтал о такой, как ты, чтобы можно было разговаривать обо всём, чтобы интересы были общие, чтобы от меня не хотели только деньги, чтобы хотелось вместе спать, чтобы можно было доверять друг другу. Многие из моих друзей и знакомых женились. Почти у всех кончилось разводом, при котором их хорошо обчистили и разорили. Я никогда не верил женщинам, а тебе верю. Ты — настоящая. Но я взял и всё испортил как последний идиот и скотина. Я дошёл до того, что ходил к колдунье.

— Ты что, с ума сошёл, Гарик, к какой колдунье?

— Обыкновенной. Она колдует по фотографии. Я принёс ей твою, и она сделала специальный обряд, чтобы ты ко мне вернулась. И ещё она сказала, что я должен всё время об этом думать, представлять себе, как ты со мной разговариваешь, пытаться мысленно тебе что-то объяснить, внушить. Я всё делал. Я ложился в постель и через расстояние передавал тебе свои мысли с просьбой о прощении. И, видишь, сработало, ты со мной.

Когда я себе представила, что над моей фотографией совершали колдовские обряды, мне стало не по себе. Но Гарик сидел такой жалкий, такой несчастный, худой, гладил мои руки, целовал их и всё говорил и говорил.

Незаметно прошло два часа. Меня бил озноб, я никак не могла согреться, еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать.

— Твои строчки о том, что я в книгах читал одно, а жил по-другому, я читал и перечитывал тысячу раз. Я понял. Я жил неправильно. Но я не хочу больше, как мальчишка, бегать на свидания, — сказал Гарик, — я люблю тебя и хочу быть только с тобой, каждый день, каждую минуту. Я хочу жениться на тебе и жить как все нормальные люди. Я всегда чувствовал какую-то неполноценность от того, что у всех есть или даже была семья, а я никогда не знал, что это такое.