Брак по-американски - [60]
– Ну, – сказал он. – Ты знаешь, что я был одной стороной в любовном треугольнике. И еще ты знаешь, что счастлив в итоге не будет никто. Я скучаю по твоей матери каждый день. Мы ведь тоже росли вместе. Но она не может находиться в одной комнате с Джанетт и…
– Ты мог бы приходить к нам один.
– Но Джанетт мне жена. Потом у нас родились Тайлер и Микейла. Но нельзя сказать, что я сделал выбор, потому что твоя мама выставила меня за дверь первой. Не забывай.
– Хватит, – сказал я. – Хватит рассказывать эти паршивые истории. Она выставила тебя за дверь потому, что ты волочился за юбками. Она выставила тебя за дверь, и ты женился на этой юбке, а теперь винишь во всем ее. А я что тебе сделал? Я тебя за дверь не выставлял. Я был во втором классе.
Воздух в закрытой ванной был душным, несмотря на шумный вытяжной вентилятор. Его пена для бритья пахла гвоздикой, от запаха меня затошнило. Что я здесь делаю? Отец не знает меня, не знает Селестию, не знает Роя. Как он может помочь мне пережить эту бурю?
По ту сторону тишины пропела Джанетт:
– Завтрак готов!
– Давай, Дре, – сказал отец. – Пойдем, съешь яичницу с беконом.
– Я в твоем угощении не нуждаюсь.
Карлос высунул голову в коридор:
– Иду, Джанетт!
Потом он повернулся ко мне, как-то поспешно, будто сумел выиграть только пару лишних минут.
– Давай начнем сначала, – сказал он. – Говоришь, тебе нужен мой совет. Ну, вот что я думаю. Скажи правду. Не пытайся смягчить удар. Если тебе хватило наглости сделать это, тебе хватит наглости и рассказать ему об этом. Спроси маму. Она тебе скажет, какая она была несчастная из-за того, что я не подслащивал ее утренний кофе своей ложью. Все это время она прекрасно знала, за кого вышла замуж.
Расскажи ему, что ты сделал, что до сих пор делаешь. Больше ты ему ничего не должен. Но не разговаривай с ним, уронив голову на грудь. Просто введи его в курс дела, чтобы он увидел, что ты за человек, что бы он о тебе ни подумал.
– А потом что?
– Ну, зависит от того, что он сделает. Я думаю, он полезет драться. Вряд ли он тебя из-за этого убьет. Он же не хочет обратно в тюрьму. Но скоро тебя здорово отдубасят. Просто прими это и живи дальше.
– Но…
– А вот и «но», – сказал он. – Есть и хорошие новости. Он может дубасить тебя сколько хочет в любой точке штата Луизиана, но значения это не имеет. Селестию он из тебя не выбьет. Это не та ситуация, где победитель получает все, – потом он засмеялся. Я молчал.
– Ладно, сынок. Давай серьезно. Я думаю, ты заслужил то, что ждет тебя в Луизиане, но это совсем не значит, что я не хочу счастья вам с Селестой. Любые отношения требуют, чтобы вы вместе прошли через какое-нибудь говно, – он провел пальцами по вырезанному на груди знаку. – Как глупо. Мы клеймили друг друга, как скот. Как рабов. Избивали друг друга. Но это сплотило нас. Я люблю всех и каждого. Когда я рассказываю тебе, через что мы прошли, я не шучу. Возможно, именно это и держало нас с Джанетт вместе столько лет – то, что мне пришлось пережить и оставить, чтобы быть с ней.
Сказав это, он открыл дверь в ванную, и мы вышли в нарядный дом. В коридоре я застегнул куртку, готовясь к декабрьскому холоду, и пошел к двери мимо мигающего дерева. Что-то во мне, какая-то часть маленького меня, медлило, надеясь, что под ель положили подарок и для меня, что в праздник он помнил обо мне.
– Возвращайся на Рождество, – сказал он. – Под елкой будет для тебя подарок.
Мое лицо запылало от того, как легко он все на нем прочел. Кожа у меня светлая, как у Иви, и он это заметил.
Я отвернулся, но отец взял меня за плечо и потянул к себе.
– Я никогда не забывал о тебе. Помнил о тебе все время и особенно в Рождество. Просто я не ожидал тебя увидеть, – потом он стал хлопать по карманам, будто хотел там что-то найти. Поразившись чему-то, он поднял золотую цепочку и снял ее через чисто выбритую голову.
– Ма купила ее в китайском квартале, когда я выпустился из старшей школы. Остальным парням перед колледжем дарили пишущие машинки, ну, или портфели, что-то такое, а она дала мне святого. Святой Христофор обещает хорошую дорогу путникам и buena suerte[72] холостякам.
Он поцеловал выгравированное лицо и протянул медальон мне.
– Злость берет, что ты ее не знал. Пуэрториканскую бабушку никто не заменит. Отправить бы тебя на лето-другое в Восточный Гарлем[73], и все было бы нормально. – Он подбросил медальон на ладони, как игральные кости. – Слушай, он твой. Я так в завещании указал. Но я не вижу смысла, почему ты должен ждать.
Отец взял меня за запястье, вложил украшение мне в ладонь и сжал мои пальцы в кулак с такой силой, что мне стало больно.
Рой
В прощаниях я не силен, мне больше по душе «увидимся». Перед освобождением я даже не стал прощаться с Уолтером. За день до этого он затеял драку во дворе, и его отправили в изолятор. Собирая в камере свои вещи и перенося их на сторону Уолтера, я подумал, что, наверное, он тоже не слишком умеет прощаться. Я начинал скучать по нему и написал ему записку на первой странице записной книжки, которую тоже оставлял.
Дорогой Уолтер,
Если дверь открыта, надо уходить. Я буду тебе писать. Эти пять лет ты был мне хорошим отцом.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.
Действие романа происходит в Париже конца XIX века, когда обычным делом было отправлять непокорных женщин в психиатрические клиники. Каждый год знаменитый невролог Жан-Мартен Шарко устраивает в больнице Сальпетриер странный костюмированный бал с участием своих пациенток. Посмотреть на это зрелище стекается весь парижский бомонд. На этом страшном и диком торжестве пересекаются судьбы женщин: старой проститутки Терезы, маленькой жертвы насилия Луизы, Женевьевы и беседующей с душами умерших Эжени Клери. Чем для них закончится этот Бал безумцев?
В разгар студенческих волнений в Кванджу жестоко убит мальчик по имени Тонхо. Воспоминания об этом трагическом эпизоде красной нитью проходят сквозь череду взаимосвязанных глав, где жертвы и их родственники сталкиваются с подавлением, отрицанием и отголосками той резни. Лучший друг Тонхо, разделивший его участь; редактор, борющийся с цензурой; заключенный и работник фабрики, каждый из которых страдает от травматических воспоминаний; убитая горем мать Тонхо. Их голосами, полными скорби и надежды, рассказывается история о человечности в жестокие времена. Удостоенный множества наград и вызывающий споры бестселлер «Человеческие поступки» – это детальный слепок исторического события, последствия которого ощущаются и по сей день; история, от персонажа к персонажу отмеченная суровой печатью угнетения и необыкновенной поэзией человечности.