Брак по-американски - [57]

Шрифт
Интервал

– Хочешь что-нибудь мне рассказать?

– Нет, сэр, – ответил я, и мой голос сорвался на визг.

– Что это было? – хохотнул Рой-старший. – Тебе что, четыре года?

– Да это из-за ножниц, – сказал я. – Вспомнил о детстве.

– Когда мы познакомились с Оливией, ты знал только одно слово, «нет». Когда я ухаживал за твоей мамой, ты начинал вопить «нет», стоило мне только подойти к ней, и бил меня своим кулачком. Но она мне сразу объяснила, что взять можно только весь набор целиком – и ее, и тебя. Я подколол ее и спросил: «А что, если мне нужен только ребенок?» Она покраснела, и даже ты перестал со мной драться. Когда я получил твое одобрение, она начала привыкать к мысли, что мы поженимся. Понимаешь, еще до того, как она это сказала, я знал, что просить ее руки мне придется именно у тебя. У головастого малыша.

Я только отслужил в армии. Только вернулся. Познакомился с Оливией в кафетерии. Моя хозяйка убеждала меня держаться от нее подальше. Но, во-первых, она сама пыталась найти мужа своим дочерям – их было чуть ли не шестеро. «Знаешь, у Оливии есть ребенок», – прошептала она так, будто рассказывала, что у нее сыпной тиф. Но мне твоя мама из-за этого только сильней понравилась. Не люблю, когда меня настраивают против кого-то. Через шесть месяцев мы поженились во дворце правосудия, и ты сидел у нее на руках. Я считал тебя своим сыном. И ты всегда им будешь.

Я кивнул, потому что знал эту историю. Даже пересказывал ее Уолтеру.

– А когда ты мне имя поменял, – спросил я. – Меня это не смутило?

– Да ты едва говорить мог.

– Но я уже знал свое имя. Сколько мне понадобилось времени, чтобы уложить это в голове?

– Нисколько. Изначально это было как обещание, которое я дал Оливии, но ты мой сын. Других родственников у меня не осталось. Было такое, когда тебе казалось, что у тебя нет отца? Хоть раз, когда тебе казалось, что я не сделал все, что мог?

Ножницы перестали клацать, я повернулся на стуле и взглянул на Роя-старшего. Его губы были сжаты, а челюсть напряжена.

– Кто тебе рассказал? – спросил я.

– Оливия.

– А ей кто рассказал?

– Селестия, – ответил Рой-старший.

– Селестия?

– Она приезжала, когда маму перевели в хоспис. Мы поставили больничную кровать в гостиной, чтобы она могла смотреть телевизор. Селестия приехала одна, без Андре. Тогда же она привезла ей куклу, которую Оливия так хотела, ту, которая похожа на тебя. Оливии уже не хватало кислорода, даже с маской. Но мама боролась. Цеплялась за жизнь. Жуткое зрелище. Я не хотел тебе об этом рассказывать, сынок. Они сказали, все случилось «быстро». Она сдала первые анализы, а через два месяца умерла. «Рак Джека Руби»[68]. Но это были медленные два месяца. Отдам Селестии должное, она приехала дважды. Сначала когда только узнала обо всем. Селестия рулила всю ночь, а Оливия сидела в постели, больше уставшая, чем больная. А во второй раз она приехала уже в конце.

В тот раз Селестия попросила меня выйти. Я подумал, она хочет помочь Оливии подмыться или еще что. Через пятнадцать минут дверь открылась, и Селестия держала свою сумочку так, будто собиралась уходить. А Оливия лежала на кровати настолько тихо и неподвижно, что я испугался – думал, она умерла. Но потом я услышал ее тяжелое дыхание. У нее на лбу блестело место, куда Селестия поцеловала ее на прощание.

Потом я уговорил Оливию принять дозу морфина. Я выдавил лекарство из дозатора ей под язык, а потом она сказала: «Там Отаниель с ним». Это не были ее последние слова. Но это были ее последние действительно важные слова. Через два дня она умерла. До приезда Селестии она боролась. Хотела жить. А после она сдалась.

– Селестия обещала молчать. Почему она так поступила?

– Понятия не имею, – ответил Рой-старший.

Андре

В шестнадцать лет я пытался побить своего отца, потому что думал, что Иви умрет.

Врачи сказали, что уже все, волчанка победила, и мы проживали стадии горя в двойном объеме, пытаясь дойти до конца прежде, чем выйдет наше время. Я добрался до гнева, поехал к Карлосу и ударил его кулаком в челюсть, когда он работал на участке перед домом, подрезая кусты, чтобы придать им овальную форму. Его сын – мой брат, так, наверное, принято говорить – попытался встрять, чтобы помочь ему, но я отпихнул его, и он упал на траву. «Иви умирает», – сказал я отцу, который отказался поднять кулаки и ударить меня в ответ. Я толкнул его еще раз, на этот раз в грудь, и занес руку снова. Он выставил блок, но не ударил меня, а только выкрикнул мое имя, и я замер на месте.

Мой младший брат уже поднялся на ноги и переводил взгляд с меня на отца, ожидая указаний. Карлос нежным тоном, который я слышал от него впервые, сказал: «Иди в дом, Тайлер». Потом он повернулся ко мне:

– Вместо того чтобы приехать сюда и побить меня, ты мог бы провести это время с Иви.

– Тебе больше нечего сказать? – ответил я.

Он раскинул руки, как Иисус Христос. На груди у него блеснула плетеная цепочка – под рубашкой был спрятан золотой диск размером с монетку, который ему давным-давно подарила мама, и он его с тех пор не снимал.

– Что ты хочешь от меня услышать? – спросил он как ни в чем не бывало, будто действительно хотел узнать.


Рекомендуем почитать
ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Варшава, Элохим!

«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Матани

Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.


Человек у руля

После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.


Бал безумцев

Действие романа происходит в Париже конца XIX века, когда обычным делом было отправлять непокорных женщин в психиатрические клиники. Каждый год знаменитый невролог Жан-Мартен Шарко устраивает в больнице Сальпетриер странный костюмированный бал с участием своих пациенток. Посмотреть на это зрелище стекается весь парижский бомонд. На этом страшном и диком торжестве пересекаются судьбы женщин: старой проститутки Терезы, маленькой жертвы насилия Луизы, Женевьевы и беседующей с душами умерших Эжени Клери. Чем для них закончится этот Бал безумцев?


Человеческие поступки

В разгар студенческих волнений в Кванджу жестоко убит мальчик по имени Тонхо. Воспоминания об этом трагическом эпизоде красной нитью проходят сквозь череду взаимосвязанных глав, где жертвы и их родственники сталкиваются с подавлением, отрицанием и отголосками той резни. Лучший друг Тонхо, разделивший его участь; редактор, борющийся с цензурой; заключенный и работник фабрики, каждый из которых страдает от травматических воспоминаний; убитая горем мать Тонхо. Их голосами, полными скорби и надежды, рассказывается история о человечности в жестокие времена. Удостоенный множества наград и вызывающий споры бестселлер «Человеческие поступки» – это детальный слепок исторического события, последствия которого ощущаются и по сей день; история, от персонажа к персонажу отмеченная суровой печатью угнетения и необыкновенной поэзией человечности.