Брак по-американски - [43]

Шрифт
Интервал

Мы сделали пересадку, и тогда она, наконец, сказала: «Нам выходить», – и повела меня по грязной лесенке с облицованными плиткой стенами, как в общественном туалете. Когда мы вышли в бруклинский вечер, я удивился, заметив деревья по обеим сторонам улицы. Пока я смотрел на голые ветки, в воздухе кружились пухлые снежинки. Я, южанин по происхождению и по натуре, просто обалдел, увидев настоящий снегопад. С трудом я сумел удержаться, чтобы не высунуть язык и не попробовать снежинку на вкус.

– Как в телевизоре, – сказал я.

– Завтра все это превратится в месиво у обочины. Но пока снег еще свежий, красиво.

Мы повернули на другую улицу, и я хотел взять ее за руку. Дома по обе стороны улицы были светло-коричневого цвета, как карандашная стружка, и стояли впритык друг к другу, так что дорогу будто окружала крепость. Она объяснила, что каждый такой дом из песчаника предназначался только для одной семьи, все четыре этажа, но сейчас их поделили на квартиры.

– Я живу вон там, в полуподвале, видишь?

Я проследил за ее рукой взглядом.

– О боже, нет, – сказала она, – опять.

Я щурился на свет, вглядываясь в снегопад, чтобы понять, что ее обеспокоило. Но прежде чем я успел понять, что к чему, она заорала «Эй!» и сорвалась с места, как камень из рогатки. Она опередила меня на четыре или пять секунд из-за эффекта неожиданности. Когда я побежал за ней, я все еще не был до конца уверен, что происходит. Я несся со всей мочи, но все равно плелся в хвосте. Как говорил Спайк Ли[54]: «Это из-за обуви». Свои ботинки я надел для красоты, а не для бега – «Флоршеймы»[55] винного цвета, при виде которых и у проповедника взыграет алчность. Кожаный верх и подошва. А у Селестии на ногах были великолепные ботинки для медсестер – уродливые, как новорожденные щенки, но гарантированное преимущество в уличной гонке.

Я осознал всю ситуацию, когда увидел бегущего парня. Она осыпала его всевозможными мудаками, а в перерыве приказала: «А ну бросил мои вещи!» Ясно, мы преследуем вора, и очень быстрого. Она тоже гнала неслабо, но этот парень просто летел. У него на ногах были «Джорданы», которые он, возможно, тоже у кого-то украл, и, как я уже говорил, «это из-за обуви».

Карлтон-авеню – улица длинная. Дома из песчаника по обе стороны, асфальт над корнями деревьев пошел буграми, превратив гонку в бег с препятствиями. Видимо, я один был новичком в этом деле. Селестия перепрыгивала через корни, не сбавляя темпа. Но вор бежал лучше, даже как-то изящно. Сразу было видно, что для него это далеко не первое родео.

Он знал, что она его не поймает. Я знал, что она его не поймает. Как человек разумный, я не любитель гоняться за ветром, но я должен был бежать до тех пор, пока бежала она. Как я мог плестись сзади, пока моя девушка преследует преступника? Так что я гнал и гнал, хотя с трудом мог дышать. Мужчина должен выполнить свой долг.

Сколько мы так бежали? Вечность. Холодный воздух жег мне легкие, а ботинки били по ногам, и в перерывах я понял, что, возможно, совершаю самоубийство. Впереди Селестия гнала парня и материлась, как грузчик в порту. У меня свело судорогой мыщцу, и эта мышца была в сердце. Хоть брань и задержала ее на чуть-чуть, у меня все равно перспективы были нерадужные. Я был тяжелее, позже стартовал, и, ко всему прочему, разодет как Луис Фаррахан[56]. Я не последователь «Нации», но при мысли о Фаррахане я поднажал. Он, может, и перегибает палку, но основные идеи у него правильные. И неважно, во что проповедник Фаррахан одет, он бы никогда не стал сидеть и смотреть, как сестра пытается задержать вора.

И в эту минуту, клянусь, боги мне улыбнулись. Пока я разыскивал в себе дополнительный запас силы и выносливости, Селестия зацепилась ногой за бугор на изрытом тротуаре и упала, растянувшись на асфальте. Я догнал Селестию в три прыжка и перепрыгнул через нее, как Карл Льюис[57]. Для меня эта гонка закончилась уже тогда, прежде чем мои ботинки опустились на землю. Когда я завис в воздухе, можно было уже включать саундтрек и пускать по мне титры.

Только это, к сожалению, не кино. Я приземлился, слегка съехал не в ту сторону, осмотрелся и снова понесся. Парень бежал в нескольких квадратах асфальта от меня, оглядываясь. Теперь меня ждал главный приз. Я отталкивался ногами и руками, пытаясь вспомнить все, чему меня научили школьные кроссы. А потом парень споткнулся, и дистанция между нами сократилась. Он был настолько близко, что я мог прочитать бирку сзади на его кофте: «Кани»[58]. Мои пальцы схватили его костлявую лодыжку, когда я рухнул на асфальт, последовав за своим правым коленом. Он яростно тряс ногой, но я схватился намертво.

– Да ты сдурел, что ли? – поразился он. – А если у меня пистолет?

Я честно замер на секунду, чтобы это обдумать, и в эту секунду он дернул ногой и пнул меня в лицо. Надо отдать ему должное, он пнул не так сильно, как мог бы. Он не втоптал мою голову в асфальт. Пинать можно по-разному, и он скорее меня любовно похлопал по лицу, попав мне ногой в рот и выбив нижний зуб.

Я слышал, как сзади по асфальту стучат резиновые подошвы Селестии. Мне стало страшно, что она сейчас перепрыгнет через меня, как через препятствие, и эта сумасшедшая гонка возобновится, но она остановилась и села на колени рядом со мной.


Рекомендуем почитать
Малахитовая исповедь

Тревожные тексты автора, собранные воедино, которые есть, но которые постоянно уходили на седьмой план.


Твокер. Иронические рассказы из жизни офицера. Книга 2

Автор, офицер запаса, в иронической форме, рассказывает, как главный герой, возможно, известный читателям по рассказам «Твокер», после всевозможных перипетий, вызванных распадом Союза, становится офицером внутренних войск РФ и, в должности командира батальона в 1995-96-х годах, попадает в командировку на Северный Кавказ. Действие романа происходит в 90-х годах прошлого века. Роман рассчитан на военную аудиторию. Эта книга для тех, кто служил в армии, служит в ней или только собирается.


Князь Тавиани

Этот рассказ можно считать эпилогом романа «Эвакуатор», законченного ровно десять лет назад. По его героям автор продолжает ностальгировать и ничего не может с этим поделать.


ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].


Матрица Справедливости

«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».


Марк, выходи!

В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.


Бал безумцев

Действие романа происходит в Париже конца XIX века, когда обычным делом было отправлять непокорных женщин в психиатрические клиники. Каждый год знаменитый невролог Жан-Мартен Шарко устраивает в больнице Сальпетриер странный костюмированный бал с участием своих пациенток. Посмотреть на это зрелище стекается весь парижский бомонд. На этом страшном и диком торжестве пересекаются судьбы женщин: старой проститутки Терезы, маленькой жертвы насилия Луизы, Женевьевы и беседующей с душами умерших Эжени Клери. Чем для них закончится этот Бал безумцев?


Человеческие поступки

В разгар студенческих волнений в Кванджу жестоко убит мальчик по имени Тонхо. Воспоминания об этом трагическом эпизоде красной нитью проходят сквозь череду взаимосвязанных глав, где жертвы и их родственники сталкиваются с подавлением, отрицанием и отголосками той резни. Лучший друг Тонхо, разделивший его участь; редактор, борющийся с цензурой; заключенный и работник фабрики, каждый из которых страдает от травматических воспоминаний; убитая горем мать Тонхо. Их голосами, полными скорби и надежды, рассказывается история о человечности в жестокие времена. Удостоенный множества наград и вызывающий споры бестселлер «Человеческие поступки» – это детальный слепок исторического события, последствия которого ощущаются и по сей день; история, от персонажа к персонажу отмеченная суровой печатью угнетения и необыкновенной поэзией человечности.