Брак на небесах - [20]

Его встретили дворецкий и добрая дюжина слуг.

— Добро пожаловать домой, ваша светлость! — почтительно поклонился дворецкий.

Герцог кивнул ему и, не задавая никаких вопросов, пошел по лестнице с резными золочеными перилами к себе наверх.

Чувство ужаса перед тем, что ему предстоит, отнюдь не притупилось от того, что он увидел массу белых цветов в холле и коридорах.

Когда герцог добрался до своих апартаментов и вошел в спальню, которая при его дедушке была переделана так, что привела бы в восторг любого истинного ценителя красоты, до него вновь донесся аромат цветов, отчего он пришел в еще большее раздражение.

Аромат доносился не из его собственной комнаты, иначе он просто вышвырнул бы эти цветы в окно, а из смежного будуара, располагавшегося между его спальней и опочивальней, которой всегда пользовались здравствующие герцогини Бакхерст.

От одной мысли об этом у него разлилась желчь: кровать герцогинь, сработанная в эпоху Карла II, была украшена массой золотых ангелов, сердечек и диадем, а потолочные фрески кисти итальянского художника изображали Афродиту в объятиях бога войны Ареса.

Герцог прошел в свою спальню, где его ждал камердинер, и недовольно сказал:

— Открой окна! Все вокруг провоняло этими чертовыми цветами!

— Это белые лилии, милорд. Ее милость решила, что они как нельзя лучше подходят для будуара и спальни невесты.

Герцог поджал губы и нечеловеческим усилием воли удержался от того, чтобы высказаться более веско на этот счет.

Лишь приняв холодную ванну, он почувствовал, что напряжение и ярость понемногу проходят, и подумал, что не стоит демонстрировать свои эмоции при ком-нибудь помимо сестер.

Он понимал, что в доме, где сойдется куча родственников, будет крайне трудно скрыть, что он ни разу в жизни не видел свою невесту и что он ненавидит не только мысль о браке, но и девушку, которая с такой готовностью согласилась выйти за него.

До этой минуты он не думал о ней как о живом существе, а видел лишь обузу, которая, несомненно, осложнит всю его дальнейшую жизнь.

Теперь же он решил, что эта женщина наверняка относится к типу, который он презирает, а именно — к тем, которые ради того, чтобы «вскарабкаться по социальной лестнице», готовы согласиться на любого мужа, если к нему прилагаются титул и состояние.

Да, слишком поздно что-либо менять. Он, конечно, сам виноват, настаивая на том, чтобы венчание состоялось через месяц, думал герцог.

Ни одна женщина, обладающая хоть каплей гордости, не приняла бы его жестких условий, в особенности узнав, что он не собирается встретиться с ней до венчания и сделать ей предложение лично.

Ему смутно вспомнилось, что в письме от сестры сообщалось: родители многих девушек, к которым она обратилась вначале, отвергли его предложение.

Но Элизабет была слишком тактична, чтобы упомянуть причину их отказа, и потому герцог решил, что, видимо, это было связано с жесткими сроками, установленными им для свадьбы.

— Да, все это сплошное недоразумение! — сказал герцог сам себе вслух.

При этом он прекрасно понимал, что винить можно только его самого, но от этого было не легче.

Наконец он был готов, и его камердинер был уверен, что никто не может сравниться статью с его облаченным по последней моде хозяином.

Но герцог даже не взглянул в зеркало, выходя из комнаты, так как его голова была занята совсем другим — он думал о том, что наступил последний вечер его свободной жизни.

Считая, что ему абсолютно нечего праздновать, он отверг предложения друзей о том, что ему следует организовать на прощание холостяцкую вечеринку. Бакхерст слишком много раз принимал участие в таких вечеринках, чтобы не находить их ужасно скучными: гости напивались в стельку, шутки были плоскими, а жених от злоупотребления выпивкой на двое суток выходил из строя.

Герцог многое бы отдал за то, чтобы провести последнюю ночь с баронессой, он только об этом и мечтал, не испытывая ни малейшего желания видеть любопытствующие, испытующие и искрящиеся весельем взгляды родственников, которые собрались внизу.

Он ожидал многого, но когда по прошествии нескольких часов ушел спать, решил, что недооценил, насколько мерзким может быть такой вечер.

Ему казалось, что все тосты в его честь были неискренними, а фонтаны лести в его адрес со стороны женской части родни были сплошной фальшью.

Кроме того, из тридцати человек, собравшихся за столом в Баронском зале, кроме Элизабет, не было никого, к кому он испытывал бы хоть малейшую привязанность.

Блюда, поданные на ужин, были великолепны, вина превосходны, но у герцога был такой вид, словно он ест опилки и пьет воду из лужи.

Сидя во главе длинного стола, уставленного золотыми канделябрами и безделушками, веками принадлежавшими семье, он был в состоянии думать лишь о том, что с завтрашнего дня в противоположном конце этого стола постоянно будет восседать некая женщина, которую он будет вынужден называть своей женой.

Герцог чувствовал, что его гнетущее настроение передается и женщинам, сидящим по левую и правую стороны от него.

После того как его соседки поняли тщетность своих попыток добиться хоть какой-нибудь реакции на их воодушевленные замечания, они стали искоса поглядывать на него и переговариваться с другими гостями.