Брачный контракт - [8]

Чтобы обнаружить по лицу, словам, манерам и движениям Натали, что она, как и всякая другая, платит дань несовершенствам человеческой природы, Полю нужно было бы не только владеть наукой Лафатера и Галля, но и тем, чего не может дать никакая наука, — умением наблюдать, требующим большого житейского опыта. Как у всех девушек, у Натали было непроницаемое лицо. Скульпторы придают выражение глубокого, безмятежного спокойствия лицам мраморных дев, воплощающих Справедливость, Невинность, — словом, божества, чуждые человеческим страстям. В этой безмятежности — обаяние девушки, признак ее чистоты. Еще ничто не волновало ее души; неразделенная страсть и обманутая надежда еще не успели нарушить невозмутимость ее лица; если же это спокойствие напускное, то в такой девушке нет ничего девического. Всегда оставаясь под крылышком матери, Натали, как и всякая испанка, получила лишь чисто религиозное воспитание да несколько материнских наставлений, небесполезных для предстоящей ей роли. Спокойствие ее лица не было деланным. Но это был всего лишь покров, под которым таилась женщина, как бабочка в коконе. Человек, умеющий обращаться со скальпелем анализа, подметил бы в ее характере кое-какие зачатки отрицательных качеств; они должны были проявиться более отчетливо при ближайшем столкновении с жизнью, как семейной, так и светской. Она отличалась дивной красотой, безупречно правильные черты ее лица были в полной гармонии с пропорциями головы и тела. Но такое совершенство несовместимо с совершенством души; исключений из этого закона почти не бывает. У истинной красавицы непременно должен быть какой-нибудь чуть заметный недостаток: он-то и придает ей неотразимую привлекательность, это тот «огонек», который возникает из противоречия чувств и приковывает взоры. Полная гармоничность свидетельствует о холодности, свойственной ограниченным натурам.

У Натали был округлый стан — признак здоровья и вместе с тем безошибочный признак твердой воли; а у людей, ум которых не отличается ни гибкостью, ни широтой, твердость воли часто переходит в упрямство. Ее руки, похожие на руки греческой статуи, свидетельствовали о том же, что и лицо и стан, — о властности, чуждой логике, о самодовлеющей воле. У нее были сросшиеся брови, а это, по мнению наблюдательных людей, признак завистливости. Выдающегося человека зависть побуждает к соревнованию, толкает на великие дела; у людей же незначительных зависть превращается в ненависть. Девиз матери «Odiate e aspettate» — был заложен в самой натуре Натали. Ее глаза, как будто черные, на самом же деле темно-карие, резко отличались цветом от волос — белокурых, с рыжеватым отливом, который столь ценился римлянами и нынче называется в Англии «auburn»; когда родители черноволосы, подобно чете Эванхелиста, то у детей зачастую бывают именно такие волосы. Белизна и нежность ее кожи придавали неописуемую тонкую прелесть этому контрасту между цветом глаз и волос, — но только внешнюю прелесть: если в чертах лица нет мягкости и округлости, то, как бы они ни были тонки и изящны, не думайте, что теми же свойствами наделена и душа. Обманчивые цветы молодости облетают, и спустя несколько лет вас поражает сухость, жесткость того самого лица, красотой и благородством которого вы когда-то восхищались. Хотя черты лица у Натали дышали величественностью, но подбородок был, как говорят художники, несколько тяжелой лепки, это позволяло предположить наличие чувств, которым предстояло обнаружиться со всею силою лишь в зрелом возрасте. Ее губы, всегда сжатые, выражали крайнюю гордость и вполне гармонировали с руками, подбородком, бровями и станом. Наконец последний признак, — его одного было бы достаточно для суждения опытного наблюдателя: в чистом голосе Натали, в ее столь пленительном голосе слышались металлические нотки. Как искусно ни владела она им, как ни мелодичны были интонации, все же его звуки заставляли вспомнить о характере герцога Альбы, от которого Каса-Реаль происходили по боковой линии. Все эти признаки указывали на бурную страстность, на способность непримиримо ненавидеть, внезапно увлекаться, но не любить; они говорили об узости ее ума, о стремлении к владычеству во что бы то ни стало, свойственном людям, втайне сознающим свою ограниченность. Быть может, здоровая кровь несколько сглаживала эти недостатки, коренившиеся в ее темпераменте и в физическом складе; они были скрыты, точно золото в руднике, и должны были проявиться лишь в результате потрясений и ударов, которые влияют на характер в течение жизни. Но в то время юная грация и свежесть, благовоспитанность, девическая наивность и миловидность окутывали ее истинный облик точно легкой вуалью, обманывая неискушенных людей. Мать рано научила ее непринужденно болтать, разыгрывая утонченную натуру, отвечая шутками на серьезные речи и пленяя изящной непринужденностью, под которой женщины часто скрывают убожество своего ума, подобно тому, как природа маскирует бесплодную почву зеленью недолговечных растений. Натали была прелестным избалованным ребенком, не знающим, что такое горе; она пленяла своей непосредственностью, у нее никогда не было глупо-принужденного вида девушки на выданье, от которой не дождешься ни словечка, ни жеста, не предусмотренных материнскими наставлениями. Натали была весела и естественна, как всякая девица, которая ничего не знает о браке, ждет от него только удовольствий, не помышляет ни о каких бедах и думает, что замужем она будет вправе делать все, что захочется. Разве мог Поль, страстно влюбленный в нее, разгадать характер этой девушки, пленившей его своей красотой, и предвидеть, какой женщиной станет она в тридцатилетнем возрасте? Ведь ее внешность могла бы обмануть даже людей, умудренных опытом. Обрести счастье, женившись на этой девушке, было трудно, но все-таки возможно. Все дурное в ее характере находилось еще в зародыше; было немало и хороших задатков. А ведь нет такого хорошего задатка, который не пересилил бы дурные наклонности, если его развивают опытной рукой, в особенности когда дело идет о девушке, полюбившей впервые. Но чтобы переделать столь неподатливый характер, как у Натали, нужна была поистине железная рука, о какой Полю говорил де Марсе. Парижский денди был прав. Страх, внушаемый любовью, — это незаменимое средство, чтобы держать в повиновении женскую душу. Кто любит — тот боится; а кто боится — тот ближе к привязанности, чем к вражде. Разве Поль обладал хладнокровием, рассудительностью, твердостью опытного супруга, необходимыми для этой тайной борьбы, которой жена не должна даже замечать? Да и любила ли Натали Поля? Подобно большинству девушек, она приняла за любовь первое проявление инстинкта, то приятное чувство, какое было в ней вызвано внешностью Поля; но она ничего не знала ни о браке, ни о семейной жизни. Граф де Манервиль, приобщившийся к дипломатии, знакомый с придворной жизнью всей Европы, один из изящнейших молодых людей Парижа, не мог казаться ей тем, кем он был на самом деле, — человеком заурядным, лишенным твердости духа, робким и в то же время мужественным, быть может, энергичным в тяжелую минуту, но не умеющим ограждать себя от тех неприятностей, которые отравляют счастье. Хватит ли у нее в будущем ума и такта, чтобы, несмотря на присущие Полю недостатки, оценить его, как он того заслуживает? Не станет ли она преувеличивать все плохое и забывать все хорошее, как обычно поступают молодые женщины, ничего не смыслящие в жизни? В известном возрасте, когда житейские невзгоды кажутся женщине серьезным несчастьем, она готова все простить тому, кто избавляет ее от них. Но где было взять ту примиряющую силу, ту опытность, которые могли бы помочь молодым супругам, научить их искусству быть счастливыми? Поль и его жена воображали бы, что любят друг друга, а между тем вся любовь заключалась бы в подчеркнутой ласковости, какую не прочь проявлять на первых порах всякая молодая жена, да в восторженных восклицаниях, какие расточают мужья, вернувшись с бала и все еще находясь во власти вожделения. Разве при таких обстоятельствах Поль не очутился бы под властью жены, вместо того чтобы подчинить ее себе? Были ли основания с уверенностью сказать «нет»? На что мог бы еще отважиться человек с сильным характером, то безвольному человеку грозило гибелью.