Брачные узы - [127]

Лицо Гордвайля раскраснелось как ошпаренное, две струйки пота стекали со лба по скулам, несколько одиноких волосков прилипло к пылавшему лбу. Пошатываясь из стороны в сторону, теперь он медленно шел вдоль «Изура», поблизости от Западного вокзала. Солнце тем временем полностью скрылось за пеленой облаков. Ветер усилился и стал холодным и колючим. Только что, как видно, подошел поезд, потому как из здания вокзала вывалилась толпа людей, переходивших по диагонали широкую привокзальную площадь, кто с чемоданом, кто с корзиной, а кто с заплечным мешком. Было три с половиной часа пополудни. Ветер доносил сюда от невидимого паровоза запах сгоревшего угля. Гордвайль дошел до небольшого садика напротив вокзала и опустился на скамейку. Какое-то время он сидел там, невидящими глазами глядя на пассажиров, проходивших через садик к трамвайной остановке. Внезапно он почувствовал озноб, зубы стали выбивать дробь. Встал и пошел дальше, дрожа всем телом от холода. Пересек шумную и запруженную людьми Мариихильферштрассе и чуть не был раздавлен мчавшейся машиной. Водитель продолжал осыпать его бранью, то и дело поворачиваясь к нему, а Гордвайль был уже на другой стороне. Все это прошло мимо его сознания. Возможно, он ничего и не слышал. Увидев перед носом пустую улицу, свернул и пошел по ней. Почти теряя сознание от усталости, он еле волочил ноги, но ему и в голову не приходило, что где-то в этом городе его ждет комната с диваном и он может вернуться туда. Вообще в его голове не появлялось никаких мыслей. Вышел на Гумпердорферштрассе и машинально повернул налево, к центру города. Но не прошел и сотни шагов, как кто-то преградил ему дорогу. Не поднимая опущенной головы, Гордвайль безотчетно посторонился, и тут его схватили за руку.

— Великий Боже! — испуганно вскрикнула Франци Миттельдорфер. — На кого вы похожи!

Гордвайль уставился на нее изумленным, мутным взором, казалось, он не узнает ее. Он молчал.

— У вас сильный жар! — сказала молодая женщина. — Вам нужно в постель! Пойдемте со мной! Вы немного отдохнете у нас, а потом я отведу вас домой!

Она взяла его под руку и повлекла за собой. Гордвайль подчинился и пошел за ней. Не вымолвил ни слова, хотя и узнал ее. Он молчал и из-за огромной усталости, и потому, что ему нечего было сказать. С трудом поднялся по ступенькам, хотя женщина помогала ему, таща за собой, и вошел в квартиру. Она подвела его к дивану:

— Вот, ложитесь и отдохните немного, бедный вы мой! Поднимайте ноги, не бойтесь! Вот так! — она помогла ему улечься удобно и вытянуть ноги. — А шляпа ваша? Где она?

— Шляпа? — впервые открыл он рот. — Не нужно… зачем шляпа… так жарко… Пить! Неужели в целом городе не осталось воды? Глотка воды ни у кого не допросишься.

Он говорил шепотом, словно сам с собой. Франци Миттельдорфер остановилась и смотрела на него с огромной жалостью, слезы выступили у нее на глазах.

— Успокойтесь, пожалуйста! Я сию секунду принесу вам воды.

Она вышла и тотчас вернулась, неся стакан с водой, который он опустошил одним глотком.

— Теперь лежите спокойно, — уговаривала она его, как маленького ребенка, вытирая платком пот у него со лба. — Мама вышла погулять с малышом. Как только она вернется, я провожу вас домой.

Гордвайль лежал на спине, глядя в окно напротив, которое казалось ему пробитым в стене как-то криво… Он счел это крайне забавным. Попытался повернуть немного голову, весившую сейчас несколько пудов, но окно по-прежнему оставалось косым. «Это, несомненно, современный стиль в архитектуре, — нашел он решение. — Но мне лично больше нравится старый стиль. Старый приятнее».

— Видите ли, если бы я строил себе дом, то ни за что не разрешил бы сделать окно наклонным… Я нахожу это безобразным и безвкусным. Да и с утилитарной точки зрения это неудобно. Вы облокачиваетесь о подоконник и соскальзываете в угол… Смех да и только! А труба на доме напротив тоже с наклоном… Нашему поколению нравится все искривленное — признак вырождения…

И почему-то усмехнулся сам себе.

— Вы знаете, — сказал он вдруг. — Мне немедленно нужно идти домой! Ребенок проснется там один и будет плакать!

Он стал приподниматься на постели, но сил не хватило, и он повалился назад. Молодая женщина бросилась к нему.

— Лежите-ка спокойно! Скоро вернетесь домой!

— Да, правда! Мне нужно сначала немного отдохнуть. Прогулка была такая долгая, и я устал, — виновато улыбнулся он. — Я только одну минутку полежу, совсем чуть-чуть, и смогу пойти. Только дайте мне немного воды. Такая жажда.

— Я заварю вам чаю. Он лучше утоляет жажду.

Неожиданно сделалась ночь. Гордвайль рассматривал освещенную комнату через узкую отдушину, по сути через круглую дырку размером с донышко стакана. Смотрел одним глазом (для второго не было места), стоя на цыпочках, потому что дырка располагалась немного выше его роста. Это давалось ему с трудом, но все-таки он должен был стоять и смотреть, ибо знал, что он единственный свидетель и если он не увидит всего, то происходящее навсегда останется покрытым мраком тайны… В глубине комнаты стоял человек, наклонившийся над длинной, гладко выструганной скамьей (эту деталь Гордвайль отметил особенно, чтобы она никогда не изгладилась из памяти, потому что, по его мнению, она имела особое значение). Человек стоял, повернувшись к нему спиной, но Гордвайль, однако, отлично знал, кто это. Думает себе, промелькнуло у Гордвайля, что если он скроет от меня лицо, то я его не узнаю. Но мне-то он отлично известен: это наш долговязый привратник! Меня ему не провести! Привратник стоял, стало быть, наклонившись над скамьей, на которой, вытянувшись, лежал другой человек, и бил камнем по черепу лежавшего, бил размеренно и ритмично, как человек, занятый делом, требующим большой точности. Хотя Гордвайль и не видел лица избиваемого, он точно знал, что это его шурин Фреди. Он какое-то время дрыгал ногами, пытаясь, видимо, попасть в привратника, но тот стоял в изголовье, да и крепко держал Фреди свободной рукой, так, что тот не мог ни освободиться, ни лягнуть его ногой. Привратник же все продолжал бить, и под конец Фреди затих, ноги его вытянулись. Гордвайль знал, что теперь он точно убит. Именно так это все и произошло. Привратник выпрямился в полный рост и бросил камень в угол. Затем два или три раза потер руки, как человек, довольный проделанной работой, застегнул пальто и зажег сигарету. Гордвайль взглянул на Фреди. Тот лежал мертвый — это было ясно как день, хотя на лице его и не было видно кровоподтеков и ран. «Внутреннее кровоизлияние, — нашел Гордвайль объяснение, — потому что его били плоским камнем, а это как удушение…» Теперь Гордвайлю было нужно спешить, чтобы убийца не успел скрыться, пока суд да дело. Несмотря на страшную усталость, он пошел вместе с Франци Миттельдорфер на трамвай и спустя минуту уже стоял перед полицейским комиссаром, сидевшим за покрытым черной тканью столом и смотревшим на Гордвайля в театральный бинокль. Гордвайль открыл рот, чтобы рассказать об убийстве, и тут из его рта стали лезть цепи, тяжелые железные узы, они падали и падали вниз, громоздясь возле ног, и с ними изо рта потоком хлынула кровь. Он был не в силах ни закрыть рот, ни выдавить из себя хоть полслова. Его охватил нечеловеческий страх, потому что он понял, что цепи предназначены для него. Ах, если бы только он мог говорить и доказать свою правоту! Он пытался делать знаки руками, но и руки не слушались его. Кроме того, он знал, что от жестов толку не будет: говорить, говорить надо! Тогда он стал тянуть цепи изо рта руками, надеясь, что так они быстрее кончатся и он сможет говорить. Руки перепачкались в крови, а цепи все не кончались. Вокруг него высились уже груды цепей, окружившие его словно стеной. Неожиданно комиссар отбросил бинокль движением, полным наигранного пафоса, как у плохих киноактеров, и вскочил с места.