Брачные узы - [121]

Он повернулся на бок, лицом к окнам, и собрался спать. «А Tea? — прокралась ему в голову новая мысль. — Ни крупицы правды нет в ее словах… Ни в коем случае нельзя ей верить! Потому что все выдумки… Выводя его из себя, она получает особое удовольствие, вот и выдумывает невесть что… Но он не попадется в ловушку… А если это все-таки правда?.. Да, если в основе ее баек есть крупица правды?! Тогда… Ну и тогда это его не касается… То есть… Ну конечно, это не его дело… Что он теряет в этом случае?!.. Да ведь все это пустые бредни, от начала и до конца, ясно как Божий день!.. Так же как и то, что Мартин не его сын. Не может же он в самом деле занимать себя такими глупостями…»

Он чувствовал чрезмерный жар во всем теле, тягучий, неприятный, раздражающий. Конца-краю этому не видно, отчаянно застонал он. Нужно спать!

В это время кто-то прошел на улице. Напрягая слух, Гордвайль прислушался к шагам, словно в них крылось что-то очень важное для него. Прислушивался, пока они не замолкли в ночной тиши, словно и не было их вовсе. Теперь вокруг не раздавалось ни малейшего звука, только отзвук давешних шагов еще преследовал какое-то время Гордвайля, пока не растаял и он. Тишина, сгустившись, сомкнулась снова, но Гордвайль почему-то загрустил по умолкнувшему звуку шагов.

«А коляска? С ней что будет?..» — вдруг пронзил его вопрос, прежде чем Гордвайль успел собраться с мыслями, чтобы встретить его во всеоружии.

Он перепугался не на шутку, и, чтобы отвлечься, стал до крови расчесывать себе голень. Это средство не помогло. Сквозь острую боль в голени пробивалось с полной ясностью:

«Это нужно решить, в конце концов… Невозможно, чтобы коляска и после оставалась в комнате».

Он весь покрылся холодным потом, дернулся и присел на кровати.

«Не будет никакого „после“! — чуть не в голос закричал он. — Не будет никакого „после“! Коляска для ребенка, для Мартина!..»

Не отдавая себе отчета, он снова лег.

«Коляска, собственно, всего лишь средство… Лучше честно признаться… Какова, в конце концов, ценность коляски самой по себе?!..»

«Коляска необходима! — вскипел Гордвайль. — Всем известно, что ребенок не может без коляски!»

«Когда есть ребенок — да!.. Но когда…»

«Завтра же Мартин вернется домой! Нет никакой нужды в больнице! Этот врач ничего не понимает в деле! Абсолютно ничего! Дома он живо выздоровеет!»

«Этот вопрос следует рассмотреть вплотную! Ребенок болен, тебе это отлично известно. И не стоит закрывать глаза на этот факт. А когда ребенок болен, он может и…»

«Вообще-то у него здесь есть все!.. Напрасно я отдал его в больницу! Подумаешь, расстройство желудка…»

«Именно так! Но для детей это может быть крайне опасным! Ты ведь и сам читал об этом! Мало кто выздоравливает, а остальные…»

«Ничего не желаю слышать — хватит! Я хочу спать, спать!»

Гордвайль почувствовал, что задыхается. Кровь молотом стучала у него в висках, тело горело как в огне. Одеяло давило грузом в сто пудов, и он яростно откинул его и какое-то время лежал голый. Затем вскочил с кровати и подошел к открытому окну. Холод проникал наискось, сверху вниз, обвиваясь вокруг его ног и вызывая мурашки озноба по всему телу. Сейчас он не имеет права простужаться, подумал он, сейчас важно, чтобы он был здоров! Отходя от окна, он бросил взгляд на коляску, белое одеяло на ней выделялось в темноте. И сразу же отвел взгляд в сторону. Подойдя к дивану и уже собираясь лечь, он вдруг подумал, что неплохо бы проверить, не осталась ли газета под простыней. До половины сдернув простыню, он не обнаружил под ней ничего. Поискал на полу, в изголовье дивана и со стороны ног, пытаясь нащупать газету в темноте руками и босыми ногами, даже отодвинул диван от стены и просунул в щель руку — газеты не было. Вдруг ему стало ясным все безумие его поисков, и он преисполнился яростью на самого себя. Экая глупость, проворчал он, и на что ему только эта проклятая газета! Он направился к столу, чтобы взять сигарету. На столе валялась газета. Да, это она! Другой не может быть, другой просто нет в комнате! Или это Tea принесла ее с собой?.. Для пущей уверенности он поднес газету к окну и прочел название при свете фонаря внизу. И во внезапном приступе ярости вышвырнул ее в окно, ощутив в тот же миг легкое сожаление, словно выкинул какую-то ценную вещь. Он даже наклонился над подоконником, глядя вниз, но ничего не увидел, хотя на тротуар внизу и падал свет фонаря. На тротуаре ничего не лежало — это было ясно. Куда же делась газета? Все это стало раздражать его. Он посмотрел направо и налево, пока наконец не заметил ее, запутавшуюся в ветвях единственного на улице дерева, по левую сторону от окна. Экая наглость, подумал Гордвайль. Будь у него длинный шест или что-нибудь в этом роде, он бы попытался достать ее оттуда! Почему-то он почувствовал себя обманутым… Наконец повернулся и отошел от окна, совершенно забыв, что за минуту до этого хотел закурить. Лег и снова укрылся одеялом. Какое-то время было тихо. Потом где-то вдали часы пробили три раза. «Всего-то! — Гордвайль был доволен. — Если так, то ничего особо страшного! В синема „Централь“, — подумал он вслед за этим, — сегодня совсем неинтересная постановка… А то бы можно было пойти… То есть, конечно, он и не подумал бы пойти!»