Божья коровка - [27]

— Ты меня когда-нибудь нарисуешь? — не отстала Клава.

— Только обнаженной, — хмыкнул Николай.

— Голой, что ли? — удивилась Клава. — Это вдруг с чего?

— Чтобы все увидели такую красоту, — Николай огладил ее грудь, а затем, воспользовавшись замешательством фемины — и тугую попу. — Ее грех прятать под одеждой.

— Ах, ты!.. — Клава замахнулась счетами. — Молоко на губах не высохло, а туда же — руки к сиськам тянет. Прыщик мелкий…

— Я тебе открою тайну, — поделился Николай, отступив на всякий случай. — У меня совсем не мелкий. Хочешь посмотреть? Загляни ко мне после работы. Где живу, ты знаешь. И посмотришь, и потрогать дам.

— Вон отсюда! — Клава топнула ногой. — Развратник малолетний!

— Что ты, Клава? — Николай прибрал с прилавка свой кусок. — Я в тебя давно влюбленный. Каждую ночь снишься — и все время без одежды. Мы с тобой так жарко обнимаемся… Просыпаюсь — нету никого, и так горько мне становится. Плачу и рыдаю.

— Тьфу! — сплюнула Клава.

— Приходи — не пожалеешь, — подмигнул ей Николай и ушел с улыбкой на губах. Хорошо отбрил заразу! Больше не пристанет.

Знал бы он тогда, чем это кончится…

[1] В то время студент советского вуза обязательно должен был быть комсомольцем. Возможно, исключения случались, но автору о них неизвестно.

[2] Мем того времени, характеризующий работу советской торговли.

[3] ОБХСС — отдел борьбы с хищениями социалистической собственности в составе МВД СССР.

[4] Не знаю, как в других городах СССР, но в Минске эта норма действовала и в 80-е.

[5] В то время вдоль Ленинского проспекта (ныне — Независимости) росли роскошные липы. Их срубили, когда расширяли проезжую часть.

[6] Полендвица или вырезка — часть филея туши от бедренной кости и далее вперед. В белорусской и польской кухнях ее вялили и коптили, превращая в мясной деликатес.

Глава 6

6.

К закрытию магазина Клава взопрела — покупатели шли и шли. Свинина, порубленная Карповичем, выглядела привлекательно. К прилавку стояла очередь, в которой волновались и ругались женщины — каждой хотелось взять кусочек помясистей. На слишком привередливых, требующих показать то один, то другой кусок, покрикивали стоявшие позади. Те, в свою очередь, огрызались, нередко устраивая перебранки. Клава работала как заведенная: показать, завернуть, взвесить, назвать и написать на бумаге цену, отложить в сторону. Покупательницы с выбитыми чеками подходили без очереди. Следовало взять чек, найти их покупку в куче остальных, сверить сумму и отдать. Дурдом. Наконец, мясо кончилось и очередь рассосалась, Клава вздохнула с облегчением. Прислонившись к стене, вытерла пот со лба. Пропотевшее белье неприятно облипало тело. Ополоснуться бы сейчас, только где? В общежитии, где она проживала, душа не было, как и горячей воды. Мыться ходили в баню.[1]

«А у пацана ванная с горячей водой, — вдруг всплыла мысль. — Забежать что ли? Он же приглашал…» Клава тряхнула головой, прогоняя постыдную мысль, но та не подчинилась, рисуя картины одна соблазнительней другой. Вот она встала под разбрызгивателем душа, сверху льется горячая вода, смывая пот с усталого тела, ей становится приятно и легко. В стороне стоит Борис и смотрит на нее вожделенным взглядом. А потом делает шаг вперед и обнимает.

От такой картины Клаве стало жарко и зачесалось в паху. Она испуганно оглянулась по сторонам: не заметил ли кто? Но в ее сторону не смотрели: покупатели суетились у прилавков, торопясь купить продукты до закрытия магазина. Продавцы взвешивали товар, кассиры крутили ручки своих касс. Клава подумала и пошла в подсобку, где нашла заведующую отделом.

— Капитолина Ивановна, — обратилась к ней. — Все мясо продала, можно я уйду чуток пораньше? Делать больше нечего.

— Хорошо, — кивнула та, бросив взгляд на часики на пухлом запястье. — Полчаса роли не играют.

В комнате для продавцов Клава сняла белый халат с бурыми пятнами — дома постирает, и сунула его в сумку. Накинула легкий плащ и вышла со служебного хода. Ей никто не встретился по пути и во дворе. На мгновение Клава колебалась — топать к остановке или принять предложение Бориса. Ноги сами понесли ее к подъезду. «Ладно, — рассуждала Клава. — Попрошу помыться — в этом нет плохого. Вместе ведь работаем. Если вдруг откажет, то поеду в общежитие». Она поднялась на второй этаж и у нужной квартиры (ее номер знал весь гастроном) нажала кнопку звонка. В отдалении послышались шаги, дверь распахнулась, и перед ней предстал Борис в синем тренировочном трико.

— Привет, — улыбнулся он. — Молодец, что пришла. Заходи!

Он посторонился, пропуская ее в тесную прихожую.

— Слушай, Боря, — выдавила Клава, оказавшись внутри. — У тебя горячая вода есть? Мне б помыться. Вся взопрела, пока мясо продавала.

— Нет проблем, — распахнул он перед нею двери в ванную. — Я сейчас.

Он ушел и вернулся с полотенцем и цветастым халатом в руках.

— Вот, возьми, — протянул их гостье. — Халат мамин. Чистый, я его постирал. Как помоешься, надевай его, пусть белье просохнет, и иди на кухню. Как раз щи поспели, я тебя накормлю, да и сам поем.

И он ей подмигнул.

«Не нужны мне твои щи, у самой найдется, что поесть», — захотела сказать Клава, но вовремя спохватилась. Вдруг обидится и прогонит, а ее тело, словно уловив момент, засвербело от засохшего пота. Кивнув, она взяла халат и шмыгнула в ванную. Не прошло минуты, как она стояла под горячими струями душа вся в истоме от нахлынувшего наслаждения. Вот живут же люди! Есть и ванна, и горячий душ, ну, ей же даже в бане мыть себя приходится из шайки. Душ там, впрочем, тоже есть, но к нему всегда большая очередь. На углу чугунной ванны обнаружился брусочек мыла. Цвет и запах говорили, что это «Земляничное». На веревке под потолком нашлась мочалка. Клава намылила ее и растерла тело. Раз такое с ней случилось, грех возможностью не воспользоваться. Вот помоется — и неделю можно в баню не ходить[2]. Хорошо б еще и в ванне поплескаться, но такое показалось ей нахальством. Без того чужим воспользовалась.