Божественный Юлий - [51]

После этой речи сенат согласился с предложением Катона и осудил узников на смерть.

* * *

А теперь акт второй. Опять Катон и Цезарь, но в другой ситуации. 63 год позади, за это время много воды утекло. Цезарь был претором, затем поехал в Испанию, одержал военные победы, набил мешки золотом, и вот он возвращается в Рим. Год 60.

Ситуация сложилась такая: Цезарь стоит у города, Катон находится в городе. Цезарь думает: я буду консулом. Катон: нет, Цезарь не будет консулом. Цезарь опять же думает: я войду в город и отпраздную триумф. Катон: нет, он не проведет солдат по городу. Цезарь продолжает думать: у республики старомодные принципы, как у девицы из хорошей семьи, а я вот возьму да ущипну ее, впервые полапаю, попробую, погляжу, разрешит ли. Катон: когда все погрязло в неправде, должен быть хоть один человек, готовый скорее умереть, совершить безумный поступок, чем стать подлецом. Цезарь: ну, наверно, разрешит не все, но я погляжу, насколько уступит, это полезно знать.

Вот такой спор идет между ними через заставу. Да, через заставу, в 60 году Цезарь еще не может войти в Рим с армией, еще слишком рано, и он ждет, чтобы ему назначили триумф за победы в Испании, тогда он войдет законно. Но в то же время он хочет добиваться консульства. И тут опять поперек дороги становится закон – кандидат должен лично присутствовать при выборах. Время подгоняет, завтра надо появиться в Риме и выставить свою кандидатуру, а разрешения на триумф все еще нет. Республика не пускает, что ж, Цезарю это понятно, он не будет давать волю рукам, коль республика – такая недотрога. Он тоже не из робких. Покамест он послал другое предложение, в Риме у него есть свои люди, они уладят дело, он ведь просит всего лишь права выставить свою кандидатуру в консулы заочно. Он, как положено, остановился у ворот, так пусть же кое-что сделают и для него, чтобы он мог быть кандидатом, не присутствуя в городе.

Катон чувствует, чем пахнет замысел Цезаря. Самое невинное начало часто приводит к самому печальному концу. Начнется с одной уступки, как будто исключительной, как будто сделанной только один раз – для Цезаря, чтобы он стал кандидатом заочно, – из стены законов, охраняющей республику, вынут один кирпичик, и зашатается вся стена. Катон еще не догадывается, что везет Цезарь из Испании. Ему невдомек, что Сервилия вскоре получит жемчужину в шесть миллионов сестерций и что в эту сумму будет включен и он, Катон. Он в таких комбинациях ничего не понимает, они слишком чужды его образу мыслей. Но он видит, как к республике подбирается авантюрист, он знает, в какое трусливое время живет, какие ныне творятся дела. И он станет на страже и будет стоять до последнего вздоха. Он не упадет в обморок, сил у него хватит.

Да, все вокруг готовы склониться, готовы принять безропотно наглое требование Цезаря, никто уже и слова не вымолвит, разве что ленивое «пусть». Поэтому протестовать должен Катон, а Цезарь пока ждет у ворот.

И в этом-то суть новой ситуации: Цезарь у стен города нервничает, считает часы, оставшиеся до захода солнца, а Катон, в городе, все говорит и говорит, и тоже считает часы, и уверен, что не упадет в обморок. Цезарь расхаживает взад-вперед, думает о подарках для Сервилии, чтобы скомпрометировать Катона еще сильней, чем тогда, письмом, а Катон торчит на трибуне, он знать не знает о подарках, но и на расстоянии он не дает Цезарю сдвинуться с места. Сенат должен выслушать оратора до конца, тем временем солнце зайдет, будет слишком поздно и разрешение на заочную кандидатуру нельзя будет дать. Цезарь постепенно смиряется, он видит, что тени кипарисов стали уже совсем длинными, солнце все ниже, из Рима никто не является с желанной вестью, ну, что поделаешь, видно, Цезарь проиграл. Катон говорит без устали, никто его не слушает, в июне дни такие длинные, надо крепиться. Катон говорит, что взбредет на ум, только бы подольше, только бы растянуть до вечера. Цезарь, победитель Испании, с мешками золота, которые ему нужны для триумфа, для консульства, для Сервилии, должен капитулировать – и перед чем? Перед законом?

Закон – это миф, бредни Катона; в конце концов сам Катон превращает закон в пошлый балаган, позволяя себе мучить сенат своей болтовней целый день, только бы не приняли какого-либо постановления. Так перед чем же капитулирует Цезарь? Перед законом или перед злоупотреблением законом? Но ведь совершенно ясно, что не в законе тут дело, и, право же, нечего терзаться угрызениями совести, если отнестись к закону не всерьез. Однако Катон выигрывает. Почему? Неужели он лучше Цезаря понимает, как злоупотреблять законом?

О, это мы еще посмотрим. Пока что Цезарь меняет план. Катон не упал в обморок, но Цезарь может просто-напросто отказаться от триумфа. Он въедет в Рим как частное лицо, явится на выборы, он будет консулом.

* * *

И только вступив в должность консула, он перешел в атаку. Смешная борьба, – думал он, – смешной противник, ну какой успех могут иметь в наше время прямолинейность и самоотверженность, которыми щеголяет Катон? Обществу не нужна чистая совесть, люди хотят хлеба, необходима земельная реформа. Чудачества моралистов никого не накормят. Катон может сколько угодно стоять на трибуне и говорить, этим зрелищем народ не успокоишь. Другое дело цирк, всякие там львы, гладиаторы – да, острые ощущения помогают забыть о желудке, не то что речи этого безумного идеалиста, выходки этого зануды. Впрочем, против речей есть простое средство, нужно только решиться на один смелый шаг. Что мы и сделаем при первом удобном случае.