Божественное свидание и прочий флирт - [7]

На какой-то миг его внимание привлекла витрина одного магазина, и он заглянул внутрь. Похоже, это квартал антикваров и книготорговцев. В витрине были выставлены выцветшие издания Пессоа с портретом поэта в окружении персонажей его произведений: Альберто Камоса, Рикардо Рейса, Фернандо Соареса. Удивительно, до чего все зависит от имени на обложке. Сегодня к Пессоа отнеслись бы так же плохо, как к любому сложному автору; зачастую критики сродни врачу — они подвергают творчество клиническому анализу, делая поэзию мертвой.

В магазине, где продавали африканские реликвии Империи, торговля велась сдержанно, почти извиняющимся тоном. Об обширных, кошмарных колониях уже никто не говорил; ведь теперь они вынуждены жить в этом городе, отставные чиновники, которые большую часть жизни провели в далеких селениях Мозамбика и Анголы, а потом вернулись в свою страну, желавшую лишь одного — стереть все из памяти. Вряд ли им было под силу все забыть; невозможно перечеркнуть годы жизни, постоянно делая вид, что в течение двадцати, тридцати лет службы за границей они ни к чему не имели отношения. Им необходимо было говорить об этом, ну хоть иногда, даже если только между собой, украдкой, подобно преступникам, которые делятся воспоминаниями о содеянном.

Для них такой магазин — своего рода бальзам на раны: здесь они всегда могли найти знакомые атласы, ведомственные инструкции с загнутыми уголками страниц, изданные в большом количестве Институтом колониальных стран, учебники грамматики языков малых народов. Столько усилий, столько борьбы; и все, к чему это привело, — долги, смерть, позор. Он подошел к витрине поближе. Большую часть вещей следовало выбросить за ненадобностью; ленты от старых медалей, резная трость из африканской древесины, голова мыльного камня. А рядом — старинная жестяная аптечка для оказания первой помощи, с нанесенным по трафарету именем на крышке. Аптечку могли выбросить еще несколько лет назад — возможно, никто ее не хотел покупать, — но теперь она, казалось, приобретала некоторую ценность. Вполне вероятно, что у кого-то она вызовет ностальгию или заставит пристальнее взглянуть на историю тех, кто не может этого помнить, так как их еще не было на свете, когда пал Салазар.

Какой-то человек встал рядом с ним, нарочито рассматривая предметы в витрине.

— Они нас просили вернуться, — заговорил незнакомец. — Вернуться и управлять их фермами. Можете в это поверить? В конце концов, так и случилось. Война, Фрелимо, выселение, масса всего. Марксисты просили нас вернуться!

Он взглянул на непрошеного собеседника, который улыбался ему, почти заговорщически, обнажив несколько золотых зубов.

Хотелось что-то сказать в ответ, но ничего не приходило на ум.

— Признаюсь, не думал дожить до таких дней! — продолжал тем временем незнакомец. — Но вот дожил. Никогда не знаешь, что произойдет. Никогда.

Он кивнул в знак согласия, и незнакомый мужчина ушел, тихо посмеиваясь над своим же наблюдением.

И вот тогда он понял, что хотел сказать и что следовало сказать. Не нужно стараться забыть свое прошлое. В самоотречении нет смысла. Отстаивайте иное мнение, как это делали немцы; прочь беспокойство, анализируйте, не отгоняйте воспоминания, пока не сможете взглянуть на все со стороны. В конце концов, у вас получится это сделать.

Он добрался до площади и зашел в маленький бар. Заказал себе кофе, покрепче, а затем стакан портвейна. Владелец бара обслужил его и уткнулся в газету. В стране был политический кризис, и материал о фиаско правительства занимал всю газетную полосу. Ему их политика казалась бестолковой, впрочем, такое часто наблюдалось и в других правительствах, и он уже не пытался что-либо понять.

Владелец бара отложил газету.

— Отвратительно, — пробурчал он.

— Да уж.

Повисла небольшая пауза.

— Вы не здешний?

— Нет. Из Америки. Штат Южная Каролина.

— Вы хорошо говорите по-португальски. Обычно американцы…

Он улыбнулся и неожиданно для себя закончил:

— Ленятся учить языки.

Владелец бара тоже улыбнулся и продолжил уже примирительным тоном:

— Возможно, кто-то не ленится. Вы, например.

— Я работал в Бразилии. Много лет. Вероятно, вы заметили мой акцент.

Владелец бара кивнул.

— Да, акцент всегда выдает иностранца.

Он попросил еще стакан вина, который быстро опустошил, хотя вино было слишком теплым, а позже ему еще предстояло пить vinho verde. Возможно.

Поблагодарив, он вышел на площадь. Кругом была кромешная темнота, и только в саду, расположенном в самом центре, горели огни и вдоль пешеходных дорожек виднелись островки желтого света. Он перешел дорогу и направился в ту часть сада, где стояли скамейки. Сердце учащенно забилось, во рту появилась сухость. Он никогда не мог с этим свыкнуться; никогда не получалось стать наглым; никогда.

Он выбрал скамью, которая стояла на искусно выложенной мозаике с изображением корабля на волнах и прыгающих дельфинов. Там была надпись, поэтическая строка, но некоторые буквы отвалились, и она потеряла смысл. Что-то о сердце.

Минут пятнадцать он сидел, наблюдая. Площадь постепенно наполнялась людьми, отовсюду струились кулинарные ароматы. Где-то заиграла музыка, и ему стало спокойнее. Он любил этот город вместе со всей его суетой, красотой и прекрасными людьми. Здесь его излюбленное место для… для того, чтобы заниматься любимым делом, произнес он про себя. Да, именно так. Просто здесь разрешается все то, на что дома сограждане-пуритане смотрят совсем иначе.