Божественная смерть Джиреллы Мартигор - [9]

— Я готова.

— Опыт окажется не из приятных, — продолжал предупреждать цирюльник Нортон. — И если переживешь, уже не будешь полноценным человеком. Станешь невосприимчивой к любой известной смертному отраве, но зато каждая капля собственной крови ли, желчи ли, слюны или же мочи уподобится смертельному яду. Твое тело не потерпит плотской любви — ты останешься девственницей до конца своих дней.

— Говорю же, я готова, — повторила Джирелла, вспоминая, как одной прошлогодней летней ночью страстно желала коснуться Ектении, лежа у той в койке. Как девушка поддразнивала ее напоминаниями о том, что похоть — священная добродетель… и как убежала к себе в кровать, подстегнутая внезапным порывом остаться чистой. Теперь-то она знала источник возникновения этого инстинкта, и возблагодарила Падшую Матерь за мудрость. Кому знать и воплощать похоть лучше, как не тому, кто так и не осуществил свое желание?

— Да будет так, Джирелла.

Цирюльник пролавировал между сталагмитами и подошел к одному из встроенных в стену оконцев, после чего оглянулся и почти печально произнес:

— Надеюсь, в будущем мы еще много о чем поговорим, ну а сейчас — время Мытарства. С богом, ваша всемилость.

От почетного обращения Джирелла засветилась гордостью. Он отодвинул щеколду на стеклоплитке, и стоило той распахнуться на петле, как цирюльник плотно прижался к стене сбоку от маленького отверстия. От его чудного поступка у Джиреллы на затылке волосы встали дыбом.

— Что…

Какой бы вопрос не собиралась она озвучить, тот так и увял на устах, когда из дырки в стене выпорхнула маленькая черненькая птичка. Которая, нырками облетая сталактиты, направилась к ней. И хоть и казалась она вихлястой, летела быстро и целеустремленно. Джирелла рывком откинулась спиной к столу и отчаянно воззрилась на цирюльника Нортона, ища помощи. Тот так и стоял, прижавшись к стене, с жутким увлечением глядя на нее в ответ. Птичка спикировала на нее, и Джирелла узрела, что это вовсе не птичка. Это было… нечто, чему она не нашла названия, какая-то обрюзгшая пиявка с жужжащими стрекозиными крылышками и сочащимися ихором зубчиками.

Оно летело прямо в лицо, и Джирелла чисто инстинктивно отмахнулась, прося прощения у Падшей Матери. Но вместо того, чтобы упасть наземь подбитым, ужас обогнул руку… И кисть пронзило болью. Такой, словно она схватила пучок крапивы, после чего сунула руку в печь. Она бы и стряхнула прицепившееся чудовище, вот только тело предало, корчась на обомшелом столе, оставляя лишь возможность неумолчно кричать.

Хуже первичной боли было ощущение ее медленного распространения по мере того, как кошмарная тварь все дальше заползала под манжету рукава на запястье. Каждое ее касание было столь жгучим и едким, что там, где панцирь существа прочесывал по бархату, платье затлевало и выгорало. Казалось, будто раскаленные добела угли сдирают и тянут за собой кожу, и дым, исходящий от собственной вздувшейся волдырями плоти вызывал тошноту. Джирелла перестала биться. Она лежала парализованная болью, покуда тварь забиралась все выше по руке и порождала испепеляющую разум агонию, подползая все ближе к плечу. К шее. К лицу. К покрытым пеной губам.

Могла бы, она молила бы о смерти.

И тем не менее, по-настоящему Мытарство началось, только когда существо сложило свои блестящие черные крылья и полностью пролезло вовнутрь.

* * *

Джирелла дико заметалась на столе. Платье разъело до шипящих лохмотьев, мох под ней сгорел. Она вопила со всей яростью раненого бога. Кем она и стала. Ибо такую боль, ужас и переживание не вынесет ни один смертный. Но агония все усиливалась, вновь и вновь отрывая ее от горящего стола. Она ощущала тварь внутри себя, как та, впиваясь своими игловидными лапками в нежные стенки глотки, проталкивалась все глубже. Она задыхалась и давилась, но больше не боялась. Она гневалась.

Человек в красном. Это все его рук дело. Она поискала его взглядом у отделанной оконцами стены, но взор наткнулся на виновника, когда тот уже прокрался в заднюю часть помещения, сполз на пол и распахнул люк.

Завывая, Джирелла полетела за ним. Крылья Эбенового призрака бились меж легкими, удерживая ее в воздухе. Покуда она проплывала меж сталагмитами, тлеющая обувка слетела с ног, пальцы коих парили в нескольких дюймах от голого пола пещеры.

Человек в красном исчез в люке, откуда заклубился металлический дым. Она нырнула за ним в испарения. Дым стал гуще, воздух — горячее, обжигая глаза, обжигая легкие. Но по сравнению с тем, что творил Эбеновый призрак в ее нутре, слепота и удушье казались приятной отдушиной.

Похоже, она падала вниз по само́й древней лавовой трубе, сквозь стены замка Диадемы, прямиком в кипящие и бурлящие недра горы. Джирелле мнилось, что туннель будет сужаться, пока она не застрянет в нем, не увязнет в раскаленном черном камне на веки вечные, при этом продолжая жить в наказание за свою самонадеянность. Неистовство вихрем носилось во чреве, пытаясь нащупать опору, но боль опустошила Джиреллу до того основательно, что внутри не осталось ничего, за что бы можно было зацепиться. И сродни рвущейся из ущелья буре, гнев исторгся из горла.