Боярыня Морозова - [95]
Свою похвалу трем боровским мученицам Аввакум заканчивает такими торжественными словами:
«Оле, чюдо! о преславное! Ужаснися небо, и да подвижатся основания земли! Се убо три юницы непорочныя в мертвых вменяются, и в бесчестном худом гробе полагаются, им же весь мир не точен бысть. Соберитеся, рустии сынове, соберитеся девы и матери, рыдайте горце и плачите со мною вкупе другов моих соборным плачем и воскликнем ко Господу: «милостив буди нам, Господи! Приими от нас отшедших к Тебе сих души раб Своих, пожерших телеса их псами колитвенными![353] Милостив буди нам, Господи! Упокой душа их в недрех Авраама, и Исаака, и Иякова! И учини духи их, иде же присещает светлица Твоего! Видя виждь, Владыко, смерти их нужныя и напрасныя и безгодныя! Воздаждь врагом нашим по делом их и по лукавству начинания их! С пророком вопию: воздаждь воздаяние их им, разориши их, и не созиждеши их! Благословен буди, Господи, во веки, аминь»»[354].
Послесловие
Не дивитеся сему, яко грядет час, в онь же вси сущии во гробех, услышат глас Сына Божия, и изыдут сотворшии благая, в воскрешение животу, а сотворшии злая, в воскрешение суду.
Ин. 5, 28–29
Царь Алексей Михайлович ненадолго пережил свою «поединщицу». 23 января 1676 года, на следующий же день после взятия Соловецкого монастыря и начала кровавой расправы над восставшими иноками,[355] он внезапно заболел, а неделю спустя, в ночь с 29 на 30 января, в день воспоминания Страшного суда Божия, умер. В сочинении «Возвещение от сына духовного ко отцу духовному» неизвестный автор, близкий к царскому двору (судя по всему, это был всё тот же старший брат боярыни Морозовой и автор ее жития Феодор Соковнин), сообщал своему духовному отцу протопопу Аввакуму тщательно скрывавшиеся властями подробности последних дней Тишайшего:
«Царя у нас Алексея в животе не стало февраля[356] в 29 день числа, в нощи 4-го часа, на тридесятое число в суботу против воскресения. А по Триоди тот день Страшного суда. А скорбь-та ево взяла того же февраля назад в 23-м числе. А как в болезни той был, так говорил: «Трепещет де, и ужасается душа моя сего часа, что по Триоди Судной день именуется». И спешили всяко со тщанием, как бы чем хоть мало помощь сотворить: лекарствами и волшебными хитростьми, и ничто же успели. Так уже схваталися за ризу Господню, однако смертнаго часа не отстояли. Да как преставился, тот же час из него и пошло: и ртом, и носом, и ушьми всякая смрадная скверна, не могли хлопчатой бумаги напасти, затыкая. Да тот же час и погребению предали, скоро-скоро, в воскресение то поутру, с обеднею вместе.
А до болезни той, как схватило его, тешился всяко, различными утешении и играми. Поделаны были такие игры, что во ум человеку невместно; от создания света и до потопа, и по потопе до Христа, и по Христе житии что творилося чюдо-творение Его, или знамение кое, — и то все против писма в ыграх было учинено: и распятие Христово, и погребение, и во ад сошествие, и воскресение, и на небеса вознесение. И таким играм иноверцы удивляяся говорят: «Есть, де, в наших странах такие игры, комидиями их зовут, тол ко не во многих верах». «Иные, де, у нас боятся и слышати сего, что во образ Христов да мужика ко кресту будто пригвождать, и главу тернием венчать, и пузырь подделав с кровию под пазуху, будто в ребра прободать. И вместо лица Богородицы — панье-женке простерши власы, рыдать, и вместо Иоанна Богослова — голоусово детину сыном нарицать и ему ее предавать. Избави, де, Боже и слышати сего, что у вас в Руси затияли». Таково красно, что всех иноземцов всем перещапили. Первое — платьем да ухищрением, чинами, потом уже и вероютою всех земель иноверцов перехвастали. Да топерь уже то все улеглось, еще не до игрушек. Воспоминая прежнее веселие, слезами обливаются все»[357].
Царь умирал тяжело. «А царет до смертитое за день — за другой крепко тосковал, четверг-от и пятницу-ту, да без зазору кричал сице: «О господие мои, помилуйте мя, умилитеся ко мне, дайте мне мало время, да ся покаюсь!» Предстоящий же ему вопрошают его со слезами: «Царь-государь, к кому ты сия глаголы вещаеш?» Он же рече им: «Приходят ко мне старцы соловецкие и пилами трут кости моя, и всяким оружием раздробляют составы моя. Прикажите свободить монастырь их». И после того суботу ту уже не говорил ничего, лише тосковал, и пены изо рта пущал. Да сидя в креслах и умер. А до мучения тово, что ему было, видение видял страшно зело. Да одной царице сказал и заповедал никому не сказывать. И о том несть слуху подлинно. А по ево приказу послали было отступить велеть от Соловков-тех. Да на дороге вестник стретил, что уже и тех в животе несть. Ин и ево не стало»[358].
Ранняя и внезапная смерть царя была воспринята на Руси как Божья кара за гонения и отступничество от древлего православия. Предание говорит о позднем раскаянии царя Алексея Михайловича: заболев, он счел свою болезнь Божьей карой и решил снять осаду с Соловецкого монастыря, послав своего гонца с вестью об этом. И как раз в день смерти царя у реки Вологды оба гонца встретились: один с радостной вестью о прощении обители, а другой — о ее разорении…
