Боярыня Морозова - [86]
Узнав, что любимую сестру и соузницу увезли из Москвы, княгиня Урусова и Мария Данилова рыдали по ней, как младенцы, разлученные с родной матерью. Но, как пишет автор Жития Морозовой, «всевидящее око Божие, виде стонание их и не презре, но просимое ими от Него восхоте им даровати и к великой страдалице причтати неразлучно»[321].
Царь приказал отослать княгиню Урусову в Боровский острог. Приблизившись к темнице, где томилась сестра, княгиня отворила дверь и с великою радостью сотворила Исусову молитву. Феодора бросилась ей навстречу и, сжав в своих объятиях, отвечала словами песнопения, посвященного Божией Матери: «О Тебе радуется, обрадованная, всякая тварь!» Через некоторое время в Боровск привезли и Марию Данилову.
Первое время страстотерпицы жили в остроге относительно свободно. Стрелецкие сотники, охранявшие их, были задобрены мужем Даниловой — Иоакинф Иванович «еще на Москве в дом свой взем, ухлебливаше, чтобы не свирепы были». В Боровск же он посылал и своего племянника Иродиона, который не раз приходил в темницу. Бывали и другие посетители, в том числе неоднократно навещала узниц наставница их мать Мелания. Елена Хрущева также бывала частою гостьей. Посильную помощь оказывали и боровские староверы — Памфил с женою Агриппиной.
Но известия о подобных посещениях вскоре дошли до московского начальства, и из столицы был прислан строгий указ: «разыскать, кто к ним ходит и како доходят». Боровчанина Памфила подвергли суровым пыткам и спрашивали про Иродиона. «Он муку великую терпел, а не предал». Иродион в это время сидел у него под полом. Так ничего и не добившись от Памфила, мучители отпустили его домой. Лежа на постели и истекая кровью, он ни на минуту не забывал о томившихся в остроге узницах. «Агрипина, — говорил он жене, — ныне хорошо стало, свободно — отнеси светам тем поскоряя луку печенова решето». Впоследствии Памфила вместе с Агриппиной отправят в ссылку в Смоленск.
После начала розыска пошли слухи, что вскоре и сиделицам ждать казни. Тогда Морозова написала матери Мелании письмо: «Умилосердися, посети в останошное». В письме она также просила взять с собой «большого брата» (по всей видимости, имелся в виду ее старший брат Феодор, предполагаемый автор ее Жития).
В воскресный день 10 января 1675 года, в три часа ночи, посетители-москвичи — Мелания, Елена, Иродион и «большой брат» — пришли в темницу В Боровском остроге они находились до 12 января. «И беседовахом нощь ту всю. Бе же время генваря 11. И отидохом с Родионом на разсвете. Мати же Мелания и с Еленою, моления ради мучениц и за великую их любовь, дерзнуша и день той пребыти у них и совершение утешишася. По нас же, яко же речено бысть, в другий вечер не прииде сотник еще тамо вести нас, и скорбихом, душу разделяюще. Умилосердися ж Господь, и приидохом паки в темницу в полунощное время»[322].
Обрадованная Феодора называла свою тюрьму «пресветлою темницею», а свою наставницу Меланию «равноапостольною» и «апостолом Господним». «И почто, — пеняла она Мелании, — свет моя, нас, птенцов своих, надолзе не посещаеши? Невозможно бо есть нам без твоего наказания жизнь свою добре правити». И часто целовала ее руки. Вместе с нею радовались и Евдокия с Марией.
Мелания поучала своих духовных чад: «Вем аз недостоинство мое, но понеже сами зелно належите и бремя тяжко на мою выю возлагаете, яко да сказую вам путь Божий, еда аз забыхся и ныне убо, видявше терпение и еже приближити ми ся к вам боюся да не изшед от вас огнь и опалит мя унылую. Но понеже связасте мя любовию Господа нашего, послушайте же недостойных словес: потщитеся исправитися. Се бо аз вижду, яко связастеся юзами брани бесовския, и аще, рече, не свободитеся юз сих, то не помогут вам и сии юзы железныя, их же носите Христа ради». Эти суровые слова мудрая старица говорила неспроста — в последнее время между узницами, долгое время находившимися вместе, стали возникать нестроения и раздоры. Об этом же упоминал и протопоп Аввакум в своем письме трем духовным сестрам, увещая их чтить между собой инокиню Феодору: «Понуждаете мя молитися, чтобы дал Бог терпение и любовь и покорение, безлобие и воздержание, безгневие и терпение, и послушание. И я о сем в души своей колеблюся: нет ли в вас между собою ропоту? — боюся и трепещу навета дияволя. Евдокея Прокопьевна! Худо, свет моя, неблагодарение. Мария Герасимовна! Чево у вас не бывало преже сего, ныне ли чести искать или о нужной пищи ропотить? В мимошедшее времена и рабичища слаще тово ели у вас, чем вы ныне питаетеся; а в пустошном сем только ропот и бессоветие… Марья Герасимовна! Не пререкуйте же вы пред старицею то с Евдокиею: она ведь ангельский чин содержит, а вы простые бабы, — грех вам пред нею пререковать»[323]
