Бояре Стародубские. На заре - [11]

С этих пор сидение на чердаке, на вышке, заменяло ей ее прежние прогулки.

«А как красиво здесь будет весной! – думала она. – А уж я проберусь туда вдаль, к реке! Когда-нибудь после обедни можно будет укрыться в лес из церкви…» И часто, сидя на чердаке, она обозревала поле своих будущих действий и обдумывала план побега. Только Захар, проходя по двору, видел ее иногда на вышке; он усмехался ей, точно понимал ее бескрылые порывы.

– Захар! – окликнула она его вполголоса. – Какая там, далеко, стоит церковь?

– То монастырь! – ответил Захар и радостно осклабился, смекая, что меньшая боярышня скажет сестре о соседстве монастыря.

На другой же день обе сестры уже вместе глядели из окна чердака на далекие церкви и вертевшегося около дома Захара, просили узнать, какой это был монастырь, не женский ли! И все расспросить о нем.

– Это можно, в воскресенье… – обещал им Захар.

Весело было поглядеть на простор с чердака; но в зимнее время идти на простор в лес или к реке не особенно манило еще; да скоро река затянулась льдом и вся окрестность покрылась снегом. На дворе было морозно, но в сильно натопленных покоях было жарко и душно; Паша хотела бы ускользнуть из них. И во время послеобеденного отдыха деда она на цыпочках спускалась по лестнице в нижние покои. Как белка лазила она там по лавкам и окнам, приподымаясь к стенам, чтобы ближе посмотреть на стоявшие на поставцах золотые кубки, чарки и подсвечники с замысловатыми фигурами зверей и людей. Ладонями рук гладила она обтянутые сукном стены, испытывая тонкость сукна; рассматривала расписной потолок и изучала во всех подробностях переднюю комнату, приемную боярина Савелова. Никто не входил и не мешал ей осматривать все, от часов немецкой работы с боем до шахматной доски и резных фигур шахмат, водившихся тогда во многих домах бояр. В доме боярина почти никогда не было посетителей или чужих, и Паше нечего было бояться встретиться с кем-нибудь. В углу комнаты сидел иногда древний старик сказочник боярина, с седой и пожелтевшей бородой, но она не дичилась его; он напоминал ей старого пастуха их, Луку. Таких стариков везде держали в боярских домах, чтобы сказывать сказки на ночь, в случае бессонницы, или рассказывать про старину. Завидев Пашу, старик сказочник сам уходил в другую, столовую комнату деда, чтобы не мешать ребячливой девушке, как ее обыкновенно называли.

В первый же день осмотра Паша была неожиданно изумлена, открыв тафтяную занавеску, повешенную в простенке. Подняв эту занавеску, она увидела вдруг отраженное лицо свое, свежее и с курчавыми волосами, в большом зеркале. Никогда еще она не видела такого большого зеркала! В доме боярыни Ирины Полуектовны видела она небольшие ручные зеркала, хранившиеся в ларцах и накрытые стеганной на вате тафтой, но то были небольшие куски стекла сравнительно с этим зеркалом, висевшим здесь в простенке. В те времена зеркала такого размера были большой редкостью, даже простое стекло ценилось дорого и заменялось для окон слюдой; а иногда окна составляли из небольших стекол, соединенных жестяной или другого рода металлической оправой. Большое зеркало деда, боярина Лариона Сергеевича, привезено было из Польши и подарено ему боярином Стародубским. В те времена это было очень дорогим и редким подарком. Увидев себя вдруг в зеркале во весь рост, Паша долго рассматривала себя, как постороннее лицо, и потом, закрасневшись, убежала наверх рассказать все сестре. Долго уговаривала Паша сестру сойти вниз и взглянуть в диковинное зеркало, но та не решалась, боясь встретить постороннего, чужого человека.

Боярин Савелов исполнил свое обещание приходить по вечерам в терем наверх и каждый вечер проводил там час или два в большом общем покое, с огромной изразцовой печью и небольшими круглыми окнами, затянутыми слюдой и на вечер завешенными стеганными на вате подушечками, ради тепла.

– Уж очень тепло у вас наверху! – сказал однажды истомленный жаром боярин. – Боярышням хорошо было бы прокатиться… Вели, Ирина Полуектовна, заложить им санки, Захар заложит лошадок, а Феклуша проводит их, и пускай себе хоть каждый день забавляются! Свежее и краше будут с того!

– Спасибо, дядюшка, Ларион Сергеевич, спасибо за ласку твою к моим детям и за то, что думаешь ты об их девических забавах! – проговорила, благодаря дядю, Ирина Полуектовна. – Они у меня поважены подолгу быть на воле и на морозном воздухе, а к сидению в теремах и вовсе не привыкли. Сам погляди, как рады они твоей милости к ним: у Паши глаза ровно прыгают! Благодари, Паша, деда!..

Паша бросилась к деду и по-детски, с разбегу поцеловала его в самые губы. Дед ответил на ее поцелуй, смеясь и говоря ей:

– Ты берегись у нас, Паша, не бросайся так целовать и чужого человека!

– Она еще больно ребячлива, дедушка Ларион Сергеевич! – говорила Степанида, подходя скромно поцеловать деду руку. – Мы ее каждый день журим, останавливаем, но она от проказ еще не отвыкла!

– Придет пора, сами проказы от нее отойдут! – вступилась мамушка Игнатьевна. – А иной раз она так разумно ответит, что хоть и не в ее бы лета. А ей и всего одиннадцать годков, вот к Святкам исполнится двенадцать.