Бояре: подземная одиссея - [16]

Узурпатор — узурпатором, а жениться-то ведь все равно надо!..

Столы спозаранку вытащили во двор и накрыли белеными скатертями — хоть и к бабке не ходи, усвинячат их гости дорогие так, что только выбросить после пиршества останется, а положение обязывает.^[8] Скамеек не хватало, поэтому просто ставили две тюльки и клали на них гладко струганные доски — ни сучка, ни занозки — присаживайтесь, гостеньки.

И гости не заставили себя ждать.

За полчаса до срока пришел сосед напротив бондарь дед Афоня со старухой своей, принесли набор кадушек для солений. Кадушечки — загляденье, картинка, свежим деревом пахнут за версту, обручами блестят, как царские дружинники кольчугой на параде — как за такие не выпить?

Выпили.

Почти сразу за ними явились соседи справа Заковыкины, все десять человек, привели на веревочке телушку. Если не обмыть — не ко двору придется, это все знают, даже Саломея.

Выпили.

Через пять минут прибыли Саломеины родичи — брат с семьей и три сестры — старые девы, все с подарочками — кухонной утварью: котлы, сковородки, миски, тазы медные — варенье варить. Как тут не обмыть? Тут и сама Саломея присоединится.

Выпили.

Еще через минуту — стук да звон у ворот — подъехали дальние Данилины родственники из деревни — дед Назар с бабой Любой, привезли бочку огурцов соленых, бочку капусты квашеной с яблоками и клюквой, бочонок груздей, жбан браги — какой лукоморец откажется сходу продегустировать и бражку, и закуску?

Выпили…

К началу праздничного пира гости уже сидели за столом веселые, раскрасневшиеся, перезнакомившиеся и перебратавшиеся, распевая от всей лукоморской широкой души песни под гармошку, балалайку и ложки приглашенных соседями справа в качестве подарка молодым артистов из самого государственного академического оркестра.

Гулять — так гулять.

С продолжением пира на музыку и песни начали сходиться все соседи, кто и не был приглашен, и скоро новых гостей без своих скамеек и столов пускать на двор перестали — угощения и вина всем хватит, а садиться, извиняйте, некуда — не дворец, чай.

Поэтому когда ворота в очередной раз без стука распахнулись, все, не оглядываясь, дружно и весело закричали:

— Скамью с собой несите! Некуда садиться!

Ответом им было злобное:

— Ишь, распелись! Что за сборище? Кто разрешил?

Гости и хозяева обернулись и подавились песней: в ворота вваливалась вооруженная до зубов, хмурая и воинственно настроенная толпа — трое черносотенцев и два десятка пустоглазых дружинников, возглавляемых лейтенантом Ништяком.

Кулаки и зубы сжались сами собой, но благоразумие в этот раз пересилило. Против лома нет приема.

— Так ить свадьба у нас, боярин! — с чаркой в одной руке и с соленым огурцом — в другой поднялся с лавки Данила, пряча недовольную гримасу в бороде. Коли принесла уж их нелегкая в такой-то день, то, хошь — ни хошь, а придется угощать. Хоть и оккупанты, и мерзавцы, и негодяи, а все одно ведь живые люди. Ежели к ним без уважения, рожу воротить, то по роже-то и получить недолго…

— Что еще за свадьба? — фыркнул Ништяк.

— Дочерь моя замуж выходит, а жених не парень — золото! — ткнул огурцом в раскрасневшегося от вина и похвалы Семена хозяин. — Кузнец — молодец! Потомственный! Проходите, служивые, гостями будете! Саломея, тащи еще от Заковыкиных посуду, гостеньки дорогие — двигайтесь, не сидите, как прилепленные — солдатиков посадить надо!..

— Мои солдаты со всяким сбродом не едят, — высокомерно окинув разношерстную компанию холодным взглядом, кинул небрежно лейтенант. — Обыщите этот дом и двор. Осмотрите всё! Не пахнет ли тут заговором…

— Да ты чего, боярин, какой заговор?!.. — с искренним удивлением загомонили мужики.^[9]

— Свадьба тут у нас!..

— А мы все гости будем!..

— Вот тебе невеста…

— А вот и жених, все как есть!..

— Жених? — задумчиво прищурился Ништяк. — А почему не в руднике? Разве вы не знаете, что указ царский был — всем здоровым мужикам отправляться на работы в рудник? И вон тот тоже не хилый. И тот тоже. И этот — харя кирпича просит… А вон ты? В синей куртке? Морду наел шире плеч, а указ царский тебе не указ?

— Так это наш жених и есть!

— И что? — не понял логики Ништяк.

— Да какой же он здоровый? — встрепенулся Данила под взглядом затихших в ожидании исхода гостей и встал на защиту зятя. — Он самый что ни на есть больной. Вот, смотри! Семен, доставай!

И, вырвав из рук зятя испещренный какими-то каракулями кусок бересты, он победоносно сунул его под нос лейтенанту.

— Что это? — брезгливо сморщившись, отшатнулся тот.

— Филькина грамота, — радостно объявил Данила. — От самого знахаря Филимона Костыля. Что Семен шибко болен, и на тяжелые работы ему ни в коем разе нельзя. Мы ее вашему рекрутеру показывали — он нашего Семена и не взял.

— А что с ним такое? — помимо воли заинтересовался Ништяк, удивлено оглядывая мощную, кряжистую, в буграх мускулов, которые не смог скрыть и праздничный армяк в петухах, фигуру кузнеца — как будто его мать с отцом не родили, а выковали в фамильной кузне.

— Вот, Костыль признал… — Данила близоруко вгляделся в пляшущих человечков на бересте и довольно выдал: — …признал усугубленный вывих пищевода!