Ботус Окцитанус, или Восьмиглазый скорпион - [6]

Шрифт
Интервал

В момент ареста у Акселя Карелиуса оказались следующие вещи: складной нож с остро отточенным лезвием длиной 8,4 сантиметра, кольцо, на котором было четырнадцать различных ключей, острый стальной инструмент (обозначенный самим арестованным как „пилочка для ногтей“), носовой платок с голубой каемкой и меткой „П“, маленькая синяя записная книжка, вся испещренная изящными с виду, но непонятными цифрами и буквами (по-видимому, какой-нибудь код), зеленый вывинчивающийся карандаш „Джет“ и автоматическая ручка „Торпедо“, зажигалка „Гранат“, точилка для карандашей В-2, серебряные карманные часы устаревшего образца, пустой серебряный портсигар и портмоне, в котором было 14 крон 17 эре[7], а в особом (потайном) отделении — 15 крон в валюте соседней страны и четыре талона на кофе. Кроме того, бумажник, где было несколько штук иностранных почтовых марок, письмо, в котором говорится о покупке ковра, женская фотография, конверт с восемью негативами и различные квитанции.

Далее было обнаружено, что Аксель Карелиус — владелец пистолета, который по виду напоминает собой кольт калибром в семь с половиной миллиметров, но фактически безопасен и пригоден лишь для стрельбы пистонами. В кармане пиджака арестованного лежали так называемый пугач, или катапульта, свинцовая гиря с привязанным к ней шнурком длиной в 33 сантиметра (предположительно нечто вроде Totenschläger), две игральные кости, колода карт (английских, без узаконенного таможенным управлением штемпеля), пять цветных глиняных шариков и восемь колец из пластмассы для кольцевания кур. У арестованного также были найдены три различные утренние газеты за одно и то же число, причем в каждой из них было помещено подробное сообщение о совершенном в ночь на субботу 20 мая двойном убийстве в доме по Аллее Коперника.

Велосипед, на котором арестованный пытался скрыться, оказался лакированным черным дамским велосипедом, несколько поцарапанным, с хромированными косяками на колесах и багажником, а также лоскутом резины, предохраняющим пальто от грязи; марка велосипеда „Атом“, номер Б-6768953106. „Кошачий глаз“ поврежден и не удовлетворяет требованиям, которые предъявляются оному законом о транспорте. Кроме письма, в бумажнике у Карелиуса не было никакого удостоверения личности, которое могло бы подтвердить правильность данных им о себе сведений».

В камере полицейского участка Карелиус в глубоком размышлении провел весь воскресный день. Он с удивлением ощупывал многочисленные шишки и опухоли на голове. Руки и ноги ломило, он осторожно подвигал ими, проверяя, нет ли где перелома, и с огорчением обнаружил на своем теле синяки и кровоподтеки. Каждое движение причиняло боль, и Карелиус серьезно забеспокоился, как бы эти повреждения не оказались опасными для жизни. Один глаз совсем не открывался, вокруг него вздулась огромная опухоль, и, кроме того, Карелиус потерял очки, поэтому он был лишен возможности внимательно рассмотреть самого себя.

Несколько раз он даже всплакнул — вот и оправдалась старая пословица, в которой говорится:

Кто натощак все утро распевает,
Тот слезы горькие под вечер утирает.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Когда в субботу утром фру Ода Фирлинг пришла в дом № 41 по Аллее Коперника, чтобы прибрать квартиру семейства Шульце на третьем этаже, она не сразу обнаружила, что здесь произошло нечто из ряда вон выходящее. Супруги Шульце в это время обычно уже уходили из дома, поэтому фру Фирлинг имела отдельный ключ.

Фру Фирлинг открыла входную дверь квартиры, и ее встретил привычный запах — ведь каждой семье присущ особый, ей одной свойственный запах, хотя многие семьи с одинаковыми привычками и склонностями живут в совершенно одинаковых квартирах с одинаковой мебелью и убранством. Фру Фирлинг прибирала еще у двух других семейств и могла узнать каждое по свойственному ему запаху, который обычно сильнее всего ощущается в передней; он представляет собой смесь различных запахов: табака, мыла, кушаний, полосканья для зубов, жидкости для волос, таблеток от моли, помады и пота; запах становится как бы индивидуальным свойством семьи. Так и здесь, в этой квартире, фру Фирлинг почувствовала запах, свойственный семье Шульце, хотя самого господина Шульце и его жены уже не было в живых.

Повесив свое пальто в передней, фру Фирлинг сразу же прошла на кухню, поставила на газ чайник с водой и сняла с гвоздя передник, который она обычно вешала рядом с гладильной доской. После этого она взяла веник и совок и направилась в столовую, там она открыла окно и немного сдвинула стулья, чтобы удобнее было подметать.

Стояла чудесная весенняя погода. Фру Фирлинг начала напевать — она была жизнерадостной женщиной. Двустворчатая дверь гостиной была открыта настежь, фру Фирлинг заглянула туда, и вдруг пение сменилось криком ужаса.

Охваченная страхом, неподвижно стоя в дверях, она кричала, не в силах оторвать взгляд от соседней комнаты. Там на ковре, вытянувшись во весь рост, лежали рядом господин Шульце и его жена, словно мумии в античном саркофаге.

Глаза у обоих были открыты, но без всякого выражения, лица какого-то однообразно желтого оттенка и необыкновенно гладкие, а седые волосы самого Шульце и обесцвеченные перекисью волосы фру Шульце слиплись от запекшейся, почти черной крови. Поперек трупов лежала коричневая трость, отделанная серебром. В комнате царил полный порядок, поэтому вид окоченевших трупов на ковре производил особенно жуткое впечатление; все остальное здесь, казалось, дышало привычным покоем. Громко тикали стенные часы в футляре красного дерева, маятник раскачивался из стороны в сторону. На одной картине маленькая чистенькая девочка с распущенными волосами и развевающимися концами кушака играла в мяч. Лошади и собаки спокойно смотрели с других картин. На подоконниках стояли горшки с цветами, удивительно свежими и пышными благодаря заботливому уходу. В аквариуме вуалехвостки, раскрывая рты, быстро шныряли то вверх, то вниз на дно. Барометр показывал хорошую погоду. На покрытом скатертью столе лежали две книги в переплетах с золотым обрезом. На диване, обитом коричневой материей, лежали подушки с вышивкой: на одной — анютины глазки, на другой — монахи с чарками в руках.


Еще от автора Ханс Шерфиг
Замок Фрюденхольм

«Замок Фрюденхольм» открывает новую и очень интересную страницу в творчестве Шерфига. Впервые за многие годы литературной деятельности писатель обратился к исторической хронике. Книга посвящена самому тяжелому и трудному периоду в истории Дании — «пяти проклятым годам» гитлеровской оккупации.



Пруд

Каждый день, в любую погоду пожилой человек в очках прогуливается около маленького пруда неподалеку от его дома. Подолгу стоит у воды, иногда вылавливает кого-нибудь из жителей пруда, помещает в аквариум или кладет под микроскоп… И так из месяца в месяц, из года в год. Умело приправив свои собственные наблюдения сведениями из научной литературы, известный датский писатель Ханс Шерфиг написал эту небольшую, но добрую и мудрую книгу, понятную и интересную каждому.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.