Ботус Окцитанус, или Восьмиглазый скорпион - [11]
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— А вы знаете, Балле, в чем заключается это дело? — спросил директор.
— Это огромное уголовное дело, о котором каждый день пишут в газетах. Вероятно, господин директор кое-что читал о нем!
— Откровенно говоря, я, кажется, ровно ничего не слыхал об этом деле, — признался Тимиан. — Я почти совсем не читаю газет, мне непонятен их язык, да и орфография у них какая-то странная. А вы думаете, другие разбираются в ней?
— Несомненно.
— Удивляюсь. Ну вот посмотрите, тут написано:
«Пожар на колфабрике возник из-за элпроводов». Что такое колфабрика?
— Это слово должно обозначать фабрику, на которой делают колбасу, — разъяснил Балле.
— А элпровода?
— «Эл», — по-видимому, сокращение от слова «электричество».
— Ага… Ну, а «дело о Скорпионе»? Что там такое?
— Как будто бы удалось напасть на след крупной преступной организации, нечто вроде организации американских гангстеров; она в течение нескольких лет занимается торговлей на так называемой черной бирже, кражей продовольственных карточек, контрабандой и тому подобными вещами. По-видимому, весьма крупное дело, которое привлекло к себе всеобщее внимание.
— Но при чем же тут скорпионы?
— Есть предположение, что у банды имеется некий таинственный главарь, носящий кличку «Скорпион», потому что он, подобно скорпиону, сидит в центре огромной паутины и держит в своих руках все нити.
— Как, разве скорпион сидит в паутине? — спросил директор. — Весьма удивлен; откровенно говоря, я раньше не знал этого. Должен, однако, признаться вам: за исключением того, что я усвоил в свое время при чтении труда Аристотеля «Peri Zoon Historiae», мои познания в естественной истории весьма скудны. Но как можно предположить, что лектор Карелиус имеет какую-то связь с этими «скорпионами»?
— Я сам не понимаю.
— А зачем ему понадобилось в воскресенье с утра брать с собой, как это пишут газеты, весьма странное оружие?
— Совершенно непонятно.
— И как это получилось, что Карелиус, которого ни в коем случае нельзя назвать хотя бы вспыльчивым человеком, будто бы бил полицейских и даже лягался, как здесь написано.
— Да, и кусался тоже.
— Вот как, еще и кусался? Ну чем вы можете объяснить все это, Балле?
>— Трудно найти тут какое-нибудь объяснение. Все это кажется мне скверным сном.
— Весьма прискорбно, но это происшествие может плохо повлиять на дисциплину в нашей школе, — признался директор. — Как бы то ни было, лектор Карелиус, по правде говоря, показал нам дурной пример, очень дурной пример!
— Но мы еще не знаем, какими мотивами руководствовался Карелиус, — заметил Балле.
— Я совершенно не могу представить себе, какие мотивы могли дать право лектору нашей школы кусать на улице полицейских!
— Мы не должны забывать о том, что пресса могла несколько перестараться.
— Разумеется! — согласился директор. — Я отнюдь не жду уважения к правде со стороны этих писак, которые применяют в своих статьях такую нелепую орфографию и строят фразы без глаголов. Если даже потом будет документально доказана неточность всех этих беспомощных и жалких репортажей, все равно нельзя уничтожить вред, причиненный этой историей. Мы будем лишены возможности принять эффективные меры, чтобы запретить ученикам читать газеты после окончания занятий в школе. Какие бы извинения лектор Карелиус ни захотел принести, первое неблагоприятное впечатление от его поступка сгладить не удастся.
Директор Тимиан поднялся со стула. Сразу стало заметно, что переживания последних двадцати минут состарили его. Тяжелым шагом он направился к шкафу, открыл его и, нимало не смущаясь присутствием Балле, вынул бутылку портвейна и налил стакан. Медленно выпив вино, он вздохнул.
«Я не люблю портвейна, — не отрывая глаз от директора, думал Балле. — У меня нет пристрастия к этому вульгарному напитку, да еще с утра. Но все же простая вежливость могла бы ему подсказать, что некрасиво накачивать себя портвейном в моем присутствии и не предложить мне даже стаканчика! Да, вот он каков!»
Директор еще раз налил себе портвейну, залпом выпил его, облизал губы и снова вздохнул. Скромная бутылочка портвейна в скромном стенном шкафу, где хранились школьные протоколы, была единственной слабостью директора и неизменным источником бодрости, вследствие чего его дыхание постоянно имело сладковатый запах; это прекрасно знали ученики, которых директор вызывал, чтобы сделать внушение. Бутылка портвейна была его тайной, и лишь необычайное душевное волнение могло заставить Тимиана извлечь ее из шкафа в присутствии учителя. Тщательно закупорив бутылку, директор поставил ее вместе со стаканом снова в шкаф, на полку между кипами страшных черных бумаг — протоколов экзаменов и отметок по четвертям учебного года. Затем директор Тимиан, воздев свои костлявые руки, с горечью воскликнул:
— Наша школа опозорена!
Балле промолчал.
Тогда директор повторил еще раз:
